Вчера вот тоже лежу у себя дома. Супруга по хозяйству мурлычет. И вдруг голос чужеродный. Ну, думаю: «Кого это черт принес?» Захлопываю детективчик, жду. Оказывается, старый приятель, не очень закадычный, но все же друг. То-се, тары-бары, ничего нового ни у меня, ни у него нет. Сидим, киваем друг другу, как обычно в таких случаях у нас водится. А приятель этот мой — литератор. Книжечку мне принес с трогательной надписью. Чтобы я ее отрецензировал. (Хохочет.) Так вот, и он тоже меня как бы невзначай спрашивает: «Пишешь что-нибудь?» А сам в это время очки протирает, а глаза у сукиного сына без очков такие, знаешь, темно-коричневые. И с поволокой! И такие еще невинные-невинные и за человечество страдающие! Ну, а я гляжу ему в эти глаза тоже весьма задушевно, а сам думаю: «Бабник ты, наверное, дорогой мой, глаза у тебя такие. Черта с два с такими глазами на лице отвертишься, чтобы не сблудить».
С а м м а т о в (полузаинтересованно). Ну?
М а н с у р. А, схватило? Продолжение будет стоить четвертной. Внучатому племяннику твоему на детсад, а?
С а м м а т о в (доставая деньги). Рубль не на мне зарабатывать надо.
М а н с у р. Не все ли равно, как его заработать? Да, так вот, страдающий за человечество бабник этот, Лукман-абы, тоже никак забыть не может, что писал я когда-то рассказики и стишки. И, представь себе, из чувства долга перед великой мировой литературой забыть не может. Из сострадания к изверившемуся в своих силах таланту. И что за память у людей?
С а м м а т о в. Ну? Короче.
М а н с у р. Видишь, уже короче! Вот я и говорю, это, черт возьми, тебе не шестнадцатый век, когда Шекспир, обыкновенный актеришка, вертел как хотел королями и принцами в своих трагедиях. А сейчас что? Напишешь эпический, можно сказать, эпохальный роман об управдоме, а он еще в твой личный унитаз воду не пустит? Какие у нее, мелкоты, державные чувства могут быть? Какие неумирающие мысли? Или, например, о тебе написать? А ты — человек авторитетный, влиятельный, двигаешь окружающие тебя массы вперед. Прочтешь ты это мое высказывание о себе в художественной форме и, думаешь, не поймешь, какой ты на самом деле великолепный, замечательный, исключительный экземплярчик!.. Да, экземплярчик! Именно!
С а м м а т о в. Хорошо!
М а н с у р. Что хорошо?
С а м м а т о в. Шутить научился?
М а н с у р. Именно шутить! Только шутить! И потому я, как видишь, чист, незапятнан и с трепетом храню твое доброе имя.
Звонит телефон. Самматов морщится, потом нехотя берет трубку.
