Чанджин возилась с кошельком, спрятанным под блузкой.
— Это принадлежало матери твоего отца. — Чанджин дала ей два золотых кольца, которые свекровь вручила ей перед смертью. — Постарайся не продавать их без нужды. У тебя должно быть что-то на случай, если понадобятся деньги. Ты бережливая девочка, но воспитание ребенка — это большие расходы. Будут вещи, которых вы не можете ожидать, например, посещения врача. Если это мальчик, понадобятся сборы за школу. Если пастор не даст тебе денег на домашнее хозяйство, зарабатывай что-то и откладывай сбережения для чрезвычайных ситуаций. У женщины всегда должно быть что-то свое на черный день. Обращайся с семьей мужа с почтением. Повинуйся им. Если допустишь ошибку, они проклянут нашу семью. Подумай о своем добром отце, который всегда делал все возможное для нас. — Чанджин попыталась вспомнить что-нибудь еще, но ей было трудно сосредоточиться.
Сонджа засунула кольца в кошелек под своей блузкой, где держала часы и деньги.
— Прости, мама.
— Я знаю, я знаю. — Чанджин прикрыла ладонью рот и погладила волосы Сонджи. — Ты — все, что у меня есть. Теперь у меня нет ничего.
— Я попрошу пастора Исэка написать тебе, когда мы прибудем.
— Да, да. И если тебе что-нибудь понадобится, попроси Исэка написать мне письмо на простом корейском, и я попрошу кого-нибудь в городе прочитать его для меня. — Чанджин вздохнула. — Хотелось бы, чтобы мы умели сами читать наши письма.
— Мы знаем цифры, умеем считать. Отец научил нас.
Чанджин улыбнулась.
— Да. Твой отец научил нас. Твой дом — с твоим мужем, — сказала она; так сказал ее собственный отец, когда она выходила замуж за Хуни. «Никогда не возвращайся домой», сказал он, но Чанджин не могла повторить это своему ребенку. — Создай хороший дом для мужа и вашего ребенка. Это твоя работа. Они не должны страдать.
Исэк вернулся, очень спокойный. Десятки людей получили отказ из-за отсутствия бумаг или сборов, но у них с Сонджей документы были в порядке. Офицеры не имели оснований его беспокоить. Он и его жена могли отправляться в путь.
Осака, апрель 1933 года
Когда Пэк Ёсоп уставал переминаться с ноги на ногу, он ходил вдоль железнодорожных путей на станции в Осаке, как заключенный в камере. Один. По природе Ёсоп был разговорчив, но, хотя его японский заметно улучшился, избавиться от акцента никак не удавалось. По внешнему виду он не отличался от окружающих и мог рассчитывать на вежливую улыбку, но стоило ему что-то сказать, как отношение резко менялось. Он был корейцем и принадлежал, с точки зрения японцев, к низшему и коварному племени. В любой ситуации корейцев считали потенциальными нарушителями спокойствия. Прожив в Японии уже более десяти лет, Ёсоп все это отлично понимал. Патрульный на станции Осака заметил беспокойство Ёсопа, но взволнованно ожидать прибытия поезда — не преступление.
