При этом он невероятно упорный и сильный мальчишка для своих тринадцати лет. Переубедить его – занятие бесперспективное и малоприятное. Он всегда знает, чего хочет и чего не хочет. Идет напролом с такой решительностью, с которой я никогда не ходил в атаку. Может, это гены, а может просто невыносимый характер.
Но все-таки, как же он вырос! Давно я его не видел. Еще пару лет и из угловатого гадкого утенка этот мальчишка превратится в прекрасного лебедя. Потому что парень пошел в мать. А та была невероятно красивой женщиной. Хоть и с довольно скверным характером.
Он выбрался из тумана, привычно сузив глаза, чтобы лучше видеть, всмотрелся в меня и улыбнулся. Той самой улыбкой, за которую я мог простить ему любую выходку. В его глазах читалась искренняя радость от встречи. Он поднял свои длинные руки и медленно, будто боясь моей реакции, пошел ко мне.
Я никогда не был сентиментальным. Не плакал, когда Лео не влез на плот к Кейт, когда Хатико не дождался хозяина, а по Зеленой миле повели Джона Коффи. Того самого, имя которого слышалось, как напиток, только писалось по-другому. Да что там, я похоронил кучу боевых товарищей, но не проронил ни слезинки. Потому что мужчины не плачут. Так ведь нас учили в детстве.
Однако теперь, когда я увидел его нелепую пружинистую походку, когда он шел, будто кукла на шарнирах, глаза мои наполнились слезами. Я сжал зубы с такой силой, что заныло в челюсти. Лишь бы выдержать, лишь бы не разрыдаться. А потом опустил винторез.
Потому что нельзя стрелять в сына.
– Миша, – негромко сказал, почти прошептал я, и сделал шаг навстречу.
Внезапно я вспомнил все, что касалось моего сына. Как первый раз взял на руки крохотный кулек, испытывая необъяснимое чувство страха. Страха за то, что могу ненароком повредить это хрупкое создание своими грубыми лапищами. Как пел, перевирая песни и придумывая новые строчки на ходу, лишь бы укачать малютку, когда у него болел животик. Вспомнил его первую улыбку, когда Мишка стал узнавать необязательный предмет интерьера, именуемый «папа». Младенчество, детство и отрочество моего сына пронеслись перед глазами за пару секунд, плотно врезаясь в память.
У меня даже возник вполне резонный вопрос – как такое вообще можно было забыть? Подобные моменты, пережитые мужиком, въедаются в подкорку. Их невозможно вытравить никакой амнезией. Голос, говнюк ты эдакий, не знаю, как у тебя это получилось, но если я доберусь до тебя…
