Придвинула чистый лист бумаги. Медля, погладила зеленое сукно ладонью. Набравшись решимости, взяла ручку и вонзила перо в чернильницу.
— Мерзость!
Муха, наколотая на перо, сучила лапками. Жирные капли падали на серость мрамора, на зелень сукна, брызгами покушались на девственность бумаги.
— Гадость! Гадость!
Ручка отлетела в угол. Впилась в пол единственным своим ненасытным зубом.
— Что-что? — упустив самое интересное, спроси стол.
— Хи-хи! — залилась корзина.
Скомканный лист бумаги обрушился в ее широкую глотку, ошеломил, заставил поперхнуться.
Женщина оттолкнулась, отпрянула от стола, вставая. Бастион опрокинулся, пал. Дал трещину.
— Пропади все пропадом! Что за день? Что за день!!! Идиотские письма, идиотские стулья, идиотские мухи… А это еще откуда? Вот, правильно, кошачья шерсть. Все к одному! Главное, откуда? Поди, вычисти теперь юбку. И этот… и он надеется еще на ответ? Нет уж, дудки! С меня хватит! Больше даже не шевельнусь для него. Пусть сам напряжет фантазию. Если она у него имеется, и если он чего-то хочет. Говорить-то все горазды…
Дверь хлопком отсекла окончание фразы.
— Что-что? — крикнул вдогонку стол.
Тщетно.
Не было ему ответа.
День за окном истончался, слой за слоем стирался сумерками с полотна реальности, неотвратимо задвигался в чулан прошлого. Сегодня незаметно и неумолимо перетекало во вчера.
Сквозь призрачный свет проступили и затвердели очертания вечера.
День отходил прочь, никчемный, никому не принесший ни радости чистой, ни возносящего удовлетворения, но все же исполненный мелких впечатлений, основы смутных ночных воспоминаний. В них гибнет реальность, из них возникают образы, полные печали. Ночные сюжеты склонны впадать в кошмары, они не подвластны переменам настроения и, следовательно, самому времени.
