17 февраля 1975 г.
Описание квартиры не получилось.
Едем утром в поезде в университет, Леник читает моё описание Зэмэшиной квартиры, по ходу действия комментирует и хмыкает:
– Почему то ли сервант, то ли шкаф? У неё прекрасный сервант и книжный шкаф. Кровать-раскладушка?.. У неё нормальная кровать. Почему старый стол? Старый шкаф? И кухонные табуретки? И шкаф, и стол, и стулья, и кресла, всё – из хорошего гарнитура шестидесятых годов. Табуретки приносят только тогда, когда много народа и не хватает стульев, которые очень приличные и обтянуты тем же материалом, что и кресло. И такого же цвета покрывало на кровати. Старый шкаф? Березовые чурбачки, коряги?.. Можно подумать, что это комната старьёвщика, собирающего утиль!
Я злюсь, в запале говорю, что так всё и было, что ничего хорошего у неё в комнате нет, кроме «утильсырья», а потом сравниваю Калошку (школьное имя Лены Л.) с N, что, мол, наверное, я очень плохо пишу, потому что мои записки уже дважды были поняты «вверх тормашками», в Болгарии N и сейчас. Словом, я кипячусь, как самовар.
Леник, как всегда, концептуально: «Дело в том, что у неё каждая вещь не соответствует своему назначению: кровать, но ней не спят; зеркало, но в него невозможно смотреться, сервант, но в нём нет хрусталя. Вещи не выполняют своей функции, поэтому их не замечаешь.»
Я ещё кипячусь, но уже соглашаюсь, что комната не получилась. Потому что не отразилась «двойственность». То ли сервант, то ли шкаф – не потому, что старый, а потому что сервант, но не с хрусталём, а сувенирами, кровать-не-кровать потому что на ней не спят. И так всё.
Леник: «Было бы классно, интересно описать её комнату, как комнату человека, который сделал свою комнату сам, у которого всё не просто так. Вещи не соответствуют своей функции, но ведь и жизнь ЗэМэ «нелепа» и тоже «не соответствует своей функции».
Обо всём этом мы философствовали уже миролюбиво, и ещё мы говорим о том, что в её комнате чувствуешь, что всё, что в ней есть – это только половина: одно кресло, а должно быть – два, одна кровать, но их было две, кажется, что и книжный шкаф где-то есть второй, парный Зэмэшкиному. Как на её портрете: есть жёлтая полоса. Почему? Где-то должно быть продолжение. Откуда эта оранжево-жёлтая желтизна? А может быть, с портрета С.Ю., ибо он весь написан этим цветом.
– Как пустыня! – Шутим мы. – И вот она смотрит на эту пустыню, на его плечо, на время, ставшее прошлым.
Из нашего письма ЗэМэ
