Она читала нам дневник своей первой роли, читала письма Юрского, Гафта. На полу валялись ещё чьи-то письма, стихи, фотографии, какие-то старые вырезки из газет, она поднимала письмо за письмом, показывала нам и нескончаемо говорила сама: о викингах, о Серёже, о своём детстве, о сыне, о театре.
Пришла Наташка, мы её провожали в Москву. Мы сидели за столом, ели, пили сухое вино и хором расхваливали ЗэМэ Москву. А она всё не могла её принять за то, что все в ней – «показушники», да и сама Москва вся «показушная». В Москве – одиноко. Представьте себе человека, «который никому не позвонил». Мы не могли этого представить. В Москве нас согревают даже камни. Москва – нежная. А Ленинград – холодный. Эти огромные пространства, эти реки, ветра. В Ленинграде невозможно жить, когда тебе плохо – замёрзнешь.
– Когда плохо, идёшь по мостам через реки, а в них фонари, дома отражаются. И кажется, что там, в глубине – праздник, бал. Там праздник, а не здесь…
– Ну, ЗэМэ, вот до чего Вы договорились. Разве не о том же говорили мы. Бросьте эти мысли.
– Нет-нет, я же не о том, – говорит она тоном растерянного ребёнка, которого поймали на плутовстве.
– ЗэМэ, хватит об этом. Выпьем за Вас! Вино для королевы! (Всё застолье мы играли в Мольера).
ЗэМэ постепенно пьянела, засобиралась в Москву, но они с Наташкой никак не могли решить, в чём же ей лучше ехать, в шубе, которая сейчас в ломбарде, или в концертных платьях, которые пеной кружев лежали на стульях рядом со шпагой, которую она тоже хотела прихватить с собой.
В 12 ночи Наташка уехала, ей на прощанье подарили ташкентскую травку «на счастье». Мы посадили Наташку в такси. Вернулись к ЗэМэ.
Впервые за десять дней она вновь оставила нас у себя ночевать. И опять, как прежде, она говорила всю ночь. Но раньше она вся была, как окровавленный комочек, пульсирующий в ритме сердца. Вздрагивала от любого прикосновения к прошлому, тянулась к любой ласке и участию, принимала в своё сердце всех, кто был рядом с ней в это время. Жизнь – нескончаемая исповедь. Сейчас ЗэМэ говорила совсем по-другому, казалось, она хотела сама себе объяснить всю свою жизнь.
– Родилась в Ростове-на-Дону, мать – донская казачка, отец – украинец, дед – цыган и циркач с огромными усами, работал в цирке снабженцем, он надевал на усы какой-то странный чехол, чтобы они закручивались… Он был красавец цыган. У него была куча любовниц. Его расстреляли во время войны за то, что у него сын – гэбэшник. Донесли соседи.
