В этот короткий миг Уоррен смог наконец увидеть Джима тем, кем он был, – ребёнком, который находит смешной внезапно брызнувшую струю воды, как, вероятно, нашёл бы смешным брошенный в лицо торт или падение на банановой кожуре. Он был всего лишь ребёнком. И этот ребёнок был счастлив.
Устранив течь, Уоррен до конца дня приводил в порядок дом.
Видела бы его Сьюзен… Он не помнил, чтобы когда-либо в жизни убирался, – хотя, по правде сказать, не был уверен и в том, что его хаотичные действия вообще можно назвать уборкой: он просто ходил взад-вперёд по комнатам с тряпкой, веником или чем-то подобным в руке. Возможно, профессор всего лишь поднимал пыль (хотя это было уже не важно: благие намерения не годится критиковать и тем более анализировать, ещё и чихая на каждом шагу из-за разыгравшейся аллергии).
При виде старой гравюры, висевшей в гостиной, у профессора вдруг возникла очередная интересная мысль. Отложив влажную тряпку, он снял оттиск со стены, пристроил на столе и некоторое время молча разглядывал.
– Джим, – наконец позвал он.
А Джим уснул. Он чувствовал себя всё более и более уставшим. Любое движение его утомляло. Кроме того, бывали моменты, когда его разум, казалось, терялся на нехоженых тропах далёких снов или столь же отрешённого бодрствования.
– Джим! – повторил Уоррен. – Иди-ка, взгляни!
Мистер Киннафейг умер. Он лежит в сосновом, пахнущем смолой гробу. Трое мужчин под колокольный звон на руках выносят гроб из церкви. Мистер Киннафейг частенько заходил к ним в гости пропустить с папашей по стаканчику сидра или помочь по хозяйству. Он ведь из своей семьи последний оставался. Сперва схоронили малышку Ребекку Киннафейг. Её положили в такой крошечный гроб, что он казался игрушечным. Следом умер Силкен, старший сын, за ним средний, Эпох. Потом смерть забрала миссис Киннафейг, которая была на сносях. И, наконец, мистера Киннафейга. Меньше чем за полгода приходской священник из Тулах-на-Кроще отслужил двадцать семь погребальных месс.
– Люди мрут как мухи, – говорит ему мама.
А банши[2] так и ходят от дома к дому, ни на миг не прекращая своих стенаний.
– Отчего люди умирают? – спрашивает Джим.
– Хвороба лютует.
– И к нам она тоже придёт?
– Молимся, сынок, чтобы стороной обошла.
– А хватит ли одних молитв, мама?
У дверей дома рассыпана рябиновая зола. С тех пор как пошли мереть люди, на полях то и дело видны костры. Много костров – не столько, сколько мертвецов, но достаточно, чтобы ночью было светло, как днём. Столбы дыма поднимаются вверх, их видно за много миль.
