Кто-то и тут хотел бы оказаться на моем месте, подумала Лика.
— Так что же мы пьем, Гликерия Викторовна?
Лика поморщилась.
— Правильно, в этом похабном кабаке нужно пить только водку, — сказал Садчиков.
Официантка радостно улыбалась. Лика посмотрела на Садчикова с некоторым недоумением, она не могла понять, что же в нем привлекает женщин. Не найдя ответа в нем, она стала разглядывать тех женщин, которым он нравился, и опять ничего не нашла. Женщины как женщины, хорошо одеты, несколько больше, чем нужно, накрашены, все как всегда. Лика скользнула взглядом по их спутникам, в них тоже ничто не остановило ее внимания, и она не без иронии подумала, что уже слишком стара, чтобы понимать очевидные для всех вещи. Она пожала плечами, повернулась к Садчикову и безмерно удивилась: на этот раз он показался привлекательным и ей. Но это было совсем уж непонятно. Она опять оглянулась на соседние столики, оставила без внимания дам, дольше задержалась взглядом на лицах мужчин, уже раскрасневшихся от спиртного, уже туповатых и громогласных, уже готовых к скандалу и мордобою, и поняла, что Садчиков действительно лучше их, и ее вдруг оглушила нестерпимая жалость к женщинам за соседними столиками, и ко всем другим женщинам в этом зале, и ко всем другим женщинам на земле.
Встретив его вопросительный взгляд, она сказала, морщась:
— Баб жалко…
Он улыбнулся снисходительно, не принимая ее слов всерьез, и с этой снисходительной улыбкой оглядел столики. Лика увидела, что большинство женщин отвечали на его взгляд как могли приятнее и только у некоторых неумело-неприступно деревенело лицо. Лика подумала, что все они, вернувшись из ресторана, не раз будут рассказывать, что сидел рядом один, страшно интересный, и так смотрел, так смотрел, что просто ужас. И Лика поняла, что Садчикову давно надоело это запрограммированное внимание, что понимать и жалеть женщин так, как понимает и жалеет она, он не может, потому что у него иная точка отсчета.
— Да, конечно, — проговорила она. — Вы другие.
— Потому что тебе их жалко, а мне нет?
— Потому что ты меряешь их своей постелью.
— Позволь, позволь! — воскликнул он. — А они?
— И они, — согласилась она. — Но с небольшой разницей. То, что почти для всех вас конец, то почти для всех нас — начало.
— Такова природа, — пошловато сказал он. Быть серьезным на эту тему ему не хотелось.
— Оставь! — воскликнула она. — Природа кончилась на изобретении дубинки.
Он как-то вдруг стушевался, будто испугался ее, и она это сразу ощутила.
