Всю жизнь ходил он по этой улице, ни о каких камнях не думал. Да и не водилось их сроду в лесной деревне. Однако же — опаска. По этой причине и деревянность в теле.
Павла тоже не хотела ударить лицом в грязь. Смехом ли, на серьезе ли, а пусть смотрят. Вот баба какая — хоть в шелк, хоть в рядно, хоть молись, хоть бревна вози. Но тут же и насмешливое крылось в глазах — мол, и я позабавиться не прочь.
И вся начеку была: не упустить бы, когда подвох выскочит наружу. И вот, дождалась, кажется. Сельсовет был закрыт.
Вот оно, подумала Павла. И взглянула на Афанасия.
Афанасий негромко спросил у бабки Гланиного старика, переобувавшегося на крылечке правления:
— А председатель где?
Бабки Гланин старик с готовностью повернулся, поискал, у кого бы узнать, заорал во всю мочь:
— Маруська-а! Где председатель?..
— А в бане парится!.. — закричала в ответ Маруська.
Афанасий, не теряя спокойствия, повел Павлу дальше.
Толпа повалила за ними к председателевой бане.
В бане сумрак и белый пар.
— Чегой-то шум, — сказал председатель и посмотрел в оконце. — Народу-то… Что это? Не война ли?
— Какая война, батя… — распаренно ответил ему сын с полка. — На войне гармошки не будет.
В оконце забарабанили.
— Ты скажи, — удивился председатель, — вымыться не дадут!
Вынырнул из пара в крохотный предбанничек и схватил штаны.
В дверь нетерпеливо застучали, крючок, не рассчитанный на опасность, соскочил.
— Эй-эй-эй! — предостерег председатель.
За дверью сколько-то помедлили. Потом в приоткрытое пространство пролезли руки, нащупали на председателе рубаху, возвестили кому-то:
— Готов!..
Ввалились две ражие бабенки, подхватили председателя под руки, поволокли к конторе.
Разрывалась гармошка, улица гомонила и хохотала — слава богу, не война.
Бабенки водворили председателя за стол и скрылись за спины других. Рубаха на председателе криво, один рукав не застегнут, волосы торчком. Впрочем, ни он сам, ни другие этого не замечают, да и не имеет это никакого значения.
Все затаили дыхание, вовсе не дышат даже. Хохолок на макушке председателя подрагивает от усердия.
Вносятся в книгу имена Павлы и Афанасия. Громко пришлепываются печати.
С лица Павлы медленно ушла улыбка. В глазах испуг и растерянность.
Она повернулась к своим. Что это, подруги? Как же такое? Да полно, не может всего этого быть!
И шоссейные удивлены не меньше. И они верили, что шутка, колобродили с полным удовольствием.
Первой опомнилась Верка Стриженая:
— Да чего там, Павла! Плясать пошли!
