По мере приближения русских войск к границам Франции пресса анализировала и стратегию русского кабинета. В его политике усматривали, с одной стороны, непомерные амбиции Павла I, которого к этому моменту стали изображать практически исключительно как непредсказуемого деспота, с другой – наличие плана по установлению гегемонии России в центре Европы: «Вступление русских в Германию не может рассматриваться как простой каприз Павла I. Оно входит в широкий план, который начал развертываться в 1779 г., после заключения мира в Тешене… Сегодня Россия стремится заменить Францию в ее прежней роли гаранта и защитницы германской конституции…»[188] Заметим, что стремительный бросок российской армии в Европу журналисты расценивали не только как поход против Франции и ее завоеваний в Италии, но и как агрессию против французских интересов в немецких землях.
Различные политические группы использовали концепцию русской угрозы для достижения собственных внутриполитических целей. Неоякобинцы в связи с приближением австро-русской армии добивались объявления «отечества в опасности». В неоякобинском клубе Манежа заявляли о грядущей «варварской» угрозе, возможной реставрации и гражданской войне: «В то время как роялизм заносит повсюду смертоносный клинок над головой республиканцев, Вандея возродилась из пепла, все земли между Гаронной и Пиренеями терзаемы распрями гражданской войны, – заявлял Ожеро. – Тулуза – это верная республиканская коммуна, что защищала юг от контрреволюционного бешенства. Тулуза, атакованная королевской армией, в то мгновение, когда я здесь выступаю, быть может, уже охвачена резней, и вторая Вандея распространяет свое опустошительное влияние на все южные департаменты, угрожая передать в руки кровожадных северных варваров эту лучшую часть империи!»[189]
После сокрушительных побед революционных армий над австрийцами и выхода России из войны и из Второй коалиции страх перед вторжением русских во Францию постепенно отступил. В газетах даже появлялись написанные с некоторым сочувствием сообщения о трудностях, которые испытывали русские войска в прошедшем походе, особенно в Швейцарии. Подобные публикации готовили почву для будущего примирения Парижа с Петербургом. Идея о «русской опасности» для сохранения баланса сил на континенте в период Революции претерпела изменения, и теперь речь шла об угрозе со стороны России для Революции, для молодой Французской республики, а не для всего цивилизованного мира. Идея постепенно приобретала форму политической концепции, и, как мы покажем далее, она будет еще не раз подниматься на щит французской прессой на протяжении следующих пятнадцати лет.
