.
В свою очередь, Долли Фикельмон отмечает в дневнике 30 декабря 1831 года: «Вяземский также приехал из Москвы. Я очень этому рада; он прелестен как светский собеседник; это умный человек, и я с ним в дружбе».
3 февраля 1832 года она снова вспоминает о князе: «Вяземский ворчун, не знаю почему, но мне это безразлично; я уже обращаюсь с ним как приятельница и не разговариваю, когда он мне надоедает»[275].
Несколько раньше, по-видимому, в первых числах января того же года, Дарья Федоровна пишет князю:
«Что касается моего бала, который состоится только около половины января, я предоставляю вам полную свободу в отношении выбора ваших протеже ‹…› Мое расположение к вам, дорогой Вяземский, стало настоящей и нежной привязанностью сердца.
Долли».
«Влюбленная дружба» в это время, видимо, еще продолжается… Однако Дарья Федоровна считает порой, что ее приятель чересчур церемонен. Примерно в это же время[276] она пишет ему: «Ваша вчерашняя записка, дорогой Вяземский, почти что меня рассердила! Разве нужно между друзьями столько извинений и фраз? Я гораздо более доверчива, так как была уверена в том, что вы не пришли, потому что не могли!»
Весь март месяц 1832 года у Вяземского прогостила в Петербурге его старшая дочь Мария, которой в это время было восемнадцать лет. 10 марта Долли пишет Петру Андреевичу: «…не сможете ли вы привести ко мне вашу дочь сегодня после обеда, между семью и 8 часами». Из писем Вяземского к жене (которые и позволяют датировать эту записку) мы узнаём, что он исполнил просьбу Фикельмон в отношении дочери, а еще раньше, 7 марта, «возил ее к благоприятельнице Елизе. Она очень приласкала ее»[277].
Понемногу, таким образом, начинается знакомство Фикельмон-Хитрово с семьей Вяземского.
Вера Федоровна с тремя дочерьми – Марией, Прасковьей (Полиной) и Надеждой и сыном Павлом переехала на постоянное жительство в Петербург в октябре (после 10-го) того же 1832 года. Вяземские поселились на Гагаринской набережной в доме Баташова (ныне набережная Кутузова, 32), – считая по-современному, метрах в семистах от особняка Салтыковых. «Добрый сосед», как назвала однажды Фикельмон Петра Андреевича, оказался теперь еще более соседом, чем во время своего одинокого житья на Моховой улице.
Однако топографическая близость, по-видимому, не совпадала больше с внутренней. Вяземский был, конечно, рад семье, по которой он тосковал, но переезд жены в Петербург не мог не изменить характера его отношений с Долли.
