Конечно, подозрение пало на Кольку, и тот немедленно был безжалостно отодран. После порки он во всем сознался и рассказал, что на эти деньги он покупал у Володьки Армаша и Борьки Алёшкина бумажных солдат.
Собрав всех солдат и завязав их в огромный пакет, разъяренный отец Владимир явился к Армашам, положил сверток на пол у двери и потребовал немедленного возвращения заплаченных его сыном денег.
Алексей Владимирович и Маргарита Макаровна, выслушав претензии священника, сперва возмутились его «поклепом», так как не допускали и мысли, что их благонравное чадо способно совершать подобные дела, но затем все-таки призвали к ответу Володю. Тот струсил и признался во всем. Особенно после того как был приперт к стене показаниями зареванного Кольки, которого отец благоразумно притащил с собой. Признавшись, Володя достал из стола несколько «керенок» и бумажек царского выпуска и отдал их отцу Владимиру. Он заявил, что они торговали солдатиками вместе с Алёшкиным, деньги делили пополам и тратили на конфеты, покупаемые на базаре, больше у него денег нет (о зарытой в хлеву коробке с металлическими серебряными деньгами, Володя не сказал ничего).
Забрав мизерную часть своих сбережений, оставив на полу пакет со злосчастными солдатами, ухватив своего блудливого сынка за ухо так, что тот издал поросячий визг, разозленный поп, проклиная и про себя и вслух время и чертовых «интеллигентов», воспитывающих таких бесстыжих детей, осыпаемый вдогонку весьма нелестными эпитетами со стороны родителей Армаша, направился через улицу к Стасевичам, чтобы добраться и до Бори Алёшкина.
Там его принял сам Иосиф Альфонсович. Выслушав претензии священника, он заявил, что если и было что-нибудь подобное, в чем он еще сомневается, то виноват в этом его сын, с него ему и следует спрашивать, а не бегать по чужим квартирам и не полошить людей.
– Кроме того, – сказал Стасевич, – Боря Алёшкин не мой ребенок и наказывать его я не имею права. Да, кстати сказать, откуда у вас, батюшка, такие большие деньги завелись? Может быть, об их пропаже вам лучше в милицию заявить.
Услышав такое предложение, отец Владимир поспешил ретироваться, хотя и продолжал в душе клясть этих «собачьих полячишек», «еретиков поганых», вслух произнести ничего не посмел.
Нечего и говорить, что после этого Колька Охотский был снова так безжалостно выдран, что, наверно, недели две не мог сидеть…
А Стасевич, проводив нежданного гостя, направился к ребятам, которые, узнав о приходе отца Владимира, сидели, притаившись в своей комнате, как нашкодившие щенята. Они с минуты на минуту ждали, что их призовут к ответу и что им придется во всем сознаться. Юру больше всего пугала мысль, что ему придется расстаться с полюбившимися ему музыкальными инструментами, на которых он уже научился играть вполне порядочно.
