И Анна Николаевна в первый раз за все время пребывания Бори в Кинешме ласково потрепала его по щеке.
– Иди, иди! – повторила она, скрываясь за дверью, в которую до этого зашел Николай Васильевич.
Боря, вообще-то, был очень чувствителен в ласкам, и это неожиданное прикосновение к нему его «строгой» тётки, к тому же заранее обрисованной ему чуть ли не зверем в образе женщины и, на его взгляд, иногда во время особенно яростных ссор с дядей это название оправдывавшей, настолько тронуло его, что, когда он бежал домой, на его глазах невольно показались слёзы. И себе он обещал никогда не сердить Анну Николаевну и еще больше помогать ей по хозяйству…
К его чести надо сказать, что действительно за все время пребывания его в Кинешме он ни одного раза по-серьёзному перед своей тёткой не провинился и не рассердил её.
Этот вечер прошел в семье Дмитрия Болеславовича Пигуты, кажется, так счастливо и спокойно, как никогда. Все были ласковы и предупредительны друг с другом.
Дядя Митя вернулся совсем. Ему выдали бумагу, в которой говорилось, что он ни в чем не виноват. Так, по крайней мере, понял Борис из того, что прочитал дядя Митя. Дмитрия Болеславовича беспокоило только одно: как отнесутся к его аресту на работе, возьмут ли его обратно в здравотдел. Каково же было его удивление, когда на следующий день посыльный принес ему приглашение – немедленно приступить к работе.
Мало того, когда он вернулся на службу, то узнал, что согласно бумаге, полученной из ЧК, за ним как арестованным без достаточных оснований не только сохранено место, но даже и жалование за то время, которое он провел в тюрьме.
Вечером Борис оказался свидетелем следующего разговора между дядей и Анной Николаевной.
Дядя Митя говорил:
– Не знаю, при какой другой власти со мной так бы поступили… Не только не уволили, а еще и заплатили за все время ареста…
Анна Николаевна ответила:
– Видишь, а ты все ворчал раньше… За Болеслава Павловича обижался… Ошибки могут быть при любой власти…
– Да! Я всё больше убеждаюсь, что мы, в том числе и я, не понимаем до конца всех преимуществ этой новой, рабочей власти, да, пожалуй, и не поймем, пока сами не очутимся в шкуре рабочего.
И со свойственными многим интеллигентам поверхностью и дилетантством Дмитрий Болеславович заключил:
– Я теперь решил основательно изучить какое-нибудь ремесло, поработать как ремесленник, физическим трудом. Вероятно, тогда и у меня «новое сознание» появится…
– Так ведь ты огородом занимаешься, какие-то там опыты проектируешь… Чего же тебе еще? – уже возмущенно заметила Анна Николаевна.
