– Я больше так не могу. Терпеть это тиранство не желаю! Ты такой же деспот, как твой отец, и такой же иезуит, как твоя мать! Я сейчас же уезжаю к Николаю Васильевичу!!!
С этими словами она начинала вышвыривать из гардероба платья, а из комода белье и, комкая, бросать все это в открытый чемодан.
Дядя Митя, в свою очередь, кричал о том, что деньги зарабатывает он, и потому вправе посылать их кому хочет. Затем вдруг совершенно непоследовательно, глядя на мечущуюся по комнате жену, переходил к другому: «Не смей брать это платье, его я покупал! Не бери этот чемодан, он мой!» или еще чему-нибудь в этом роде.
Анна Николаевна прекращала швыряние вещей, бежала в кабинет, где находился телефон, и при этом кричала:
– Ах так, ну так подавись ты этим платьем! Пошли его своей распутной сестре, как ты посылаешь ей наши деньги, или продай, чтобы кормить ублюдков другой, такой же распутной, сестрицы. Я сейчас позвоню Николаю Васильевичу и попрошу его выслать лошадей, уйду от тебя в чём есть!
Она подбегала к телефону, срывала трубку и яростно кричала в нее:
– Станция! Станция, да станция же, черт возьми!
Но в этот момент к телефону, стоявшему на столе, подбегал дядя Митя, клал руку на рычаг и вырывал у жены из рук трубку. Если он пересиливал, то она, со слезами выкрикнув «Подлец! Негодяй!», иногда успевала залепить супругу одну или две пощечины, выскакивала в прихожую и, надевая пальто, командовала:
– Костя, одевайся, мы с тобой пойдем пешком. Пусть он подавится этим барахлом! Костя, вообще побаивавшийся матери, при этих ссорах начинал дрожать, плакать и забивался куда-нибудь в уголок, стараясь пересидеть «бурю». Приказ матери заставлял его выбраться из уголка, он начинал одеваться… Тогда в прихожую вбегал дядя Митя и, в свою очередь доходя уже до истерического крика, хватался за Костино пальто и начинал раздевать его:
– Немедленно раздевайся! Ты никуда не пойдешь! Пусть убирается она, а тебя я никуда не отдам!
Родители тянули несчастного ребенка каждый к себе, тот, в конце концов, тоже разражался ревом, а они кричали над ним всевозможные оскорбления друг другу, уже, в сущности, не соображая, что говорят.
Наконец, Анна Николаевна, продолжая истерически плакать, убегала в спальню, бросалась на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Дмитрий Болеславович уходил в свой кабинет. А Костя тихонько удирал на кухню, где во время всей этой баталии, притаившись, отсиживалась Настя. Обычно Костя прибегал в кухню полуодетый, заплаканный, дрожащий, перепуганный только что увиденным и слышанным. Он еще долго всхлипывал и дрожал, прижимаясь к Насте, которая, как умела, успокаивала его. Во время первой ссоры, увиденной Борей, как только она началась, он по совету Насти остался на кухне, где в это время находился. И все происходившее наблюдал со стороны. Происшедшее его порядочно напугало и, конечно, на следующий день вызвало у него и Насти длительное обсуждение.
