Та тотчас явилась, еще разморенная со сна, такая теплая и нежная; льняные пряди, падающие на лицо, делали его трогательным и беззащитным. Вошла нерешительно, то ли боясь, что ее не ждут, то ли наоборот.
— Данюша… — позвал князь. Она подошла, молча, все с той же робостью. Ростислав, не поднимаясь, нашел ее руку. — Данюша, спой мне.
Присев на край постели, девушка запела. Песня была свадебная, печальная; тек девичий голос, выплетая узоры, но не было в нем грусти. Данюша пела о далеком крае и злом муже, а самой будто и не верилось, будто знала она, что ждет ее в том краю светлое счастье… И под этот голос Ростислав, наконец, забылся спокойным сном, так и не выпуская Данюшкиной руки.
Ночью, когда светлый Хорс скрывает от людей свой лик, а золотая Даждьбожья ладья плывет по темным водам подземного мира, не следует делать никаких дел — ничего хорошего не выйдет из этого. И тем более суд следует вершить утром, пока боги не устали взирать на людские дела.
На рассвете, а светать теперь, в конце марта, стало рано, люд со всех окрестных сел и весей собрался, чтобы быть свидетелями невиданного доселе зрелища. Но, конечно, не совсем уж невообразимого: князь в те года был вождем, а не монархом. На поле веревками был огорожен широкий круг; вдоль всей окружности равномерно распределились девятнадцать дружинников, призванные следить, чтобы никто не помешал поединщикам. Напротив для судьи было устроено высокое сиденье, покрытое алым сукном. Боярин Мороз в непривычной для него роли держался так же уверенно и естественно, как и его сын — в роли наследника. Добрая семья!
Рядом, под охраной двадцатого дружинника, ждала решения своей участи Милана, формально считающаяся подсудимой; она выглядела невозмутимой, точно сторонний и праздный наблюдатель. С обеих сторон от судьи расположились зрители, сочувствующие одной или другой стороне: родичи и близкие рядом — рядом, остальные — далее, смыкаясь на противоположной стороне круга. Для бояр вынесли скамьи, остальные стояли. Справа («Надеются, это им поможет», — усмехнулся про себя Ростислав) толпились Сычевы. Среди них, точно старая сосна среди подлеска — мать Борислава, высокая, грозного вида старуха, увешанная золотом. По слухам, большуха правила в своем роде самовластно, точно царьградская царица. По левую руку — Бирючи. Чуть дальше — люди князя. Некрас, Вадим, Данюшка, слуги из Светыни. Как ни странно, Забава стояла с ними, а не с Белыми Лосями.
