Но есть другая сторона вопроса — как мотивировали отъезд Дмитрия современники после того, как его тактический план не удался, — Москва была разорена, и кампания проиграна.
Наиболее раннее повествование следующим образом объясняет поведение великого князя: «Князь же великии Дмитреи Ивановичь, то слышавъ, что сам царь идеть на него съ всею силою своею, не ста на бои противу его, ни подня рукы противу царя, но поеха въ свои градъ на Кострому»>{600}. Это суждение летописца верно лишь в том смысле, что Дмитрий не стал принимать открытого генерального сражения, а не в том, что он вообще отказался от сопротивления: великий князь не поехал на поклон к хану, не пытался с ним договориться; Владимир Андреевич разбил татарский отряд у Волока; по словам того же летописца, Тохтамыш «въскорѣ отиде» из взятой им Москвы, «слышавъ, что князь великии на Костроме, а князь Володимеръ у Волока, поблюдашеся, чая на себе наезда»>{601}. Фактически московские князья «стали на бой» и «подняли руку» против «царя». Они отказались только от встречи с ним в генеральном сражении. Как же понимать летописное объяснение действий Дмитрия Донского?
Мнение, что данная характеристика содержит обвинение великого князя в малодушии (поскольку принадлежит, возможно, сводчику, близкому к митрополиту Киприану, враждовавшему с Дмитрием)>{602}, не представляется убедительным. Весь тон летописного рассказа о нашествии Тохтамыша — сочувственный к московским князьям. Автор с симпатией говорит о победе Владимира Андреевича, о мести Дмитрия принявшему сторону хана Олегу Ивановичу Рязанскому, пишет даже фактически о страхе Тохтамыша перед московскими князьями, заставившем его быстро уйти из Северо-Восточной Руси («чая на себе наезда, того ради не много дней стоявше у Москвы»); сочувственно изображено и возвращение Дмитрия и Владимира в разоренную Москву («князь великии Дмитрии Ивановичь и брать его князь Володимеръ Андреевичь съ своими бояры въехаша въ свою отчину въ градъ Москву и видѣша градъ взять и огнемъ пожженъ, и церкви разорены, и людии мертвых бещисленое множьство лежащихъ, и о сем зѣло сжалишася, яко расплакатися има…»)>{603}. Поэтому характеристику мотивов поведения Дмитрия Донского нельзя считать уничижительной. Речь может идти о том, что объяснение отказа от открытого боя нежеланием сражаться с «самим царем» было лучшим в глазах общественного мнения оправданием для князя, более предпочтительным, чем констатация несомненно имевшего место недостатка сил после тяжелых потерь в Куликовской битве
