О тех честных краях испускаю я нетерпеливый вздох,
Где хотел бы я жить и хотел бы умереть
[91].
В этом отзвуке Мильтона и английского радикализма XVII века слышится фрагмент колониальной стилизации[92]. Майкл Мадхусудан Датта, юный бенгальский автор этих строк, в итоге осознал невозможность стать европейцем и вернулся в бенгальскую литературу, став одним из наших самых тонких поэтов. Позднее индийские националисты отбросили это униженное желание стать европейцами, поскольку националистическая мысль исходила из положения об универсальности проекта становления личности. Она также исходила из посыла, что права на личное и абстрактное равенство универсальны и могут реализоваться в любой точке мира, что можно быть одновременно «индийцем» и гражданином. Вскоре мы рассмотрим некоторые противоречия, заложенные в этом проекте.
Многие частные и публичные ритуалы модерного индивидуализма стали заметны уже в Индии XIX века. Их можно видеть, к примеру, во внезапном расцвете в этот период четырех основных жанров, который позволяют выразить себя модерной личности: роман, биография, автобиография и история[93]. Одновременно развивается модерная промышленность, технологии, медицина и квазибуржуазная (но все-таки колониальная) правовая система, поддерживаемая государством, которое национализму предстояло захватить и присвоить. Нарратив перехода, обсуждавшийся выше, подкреплял словами эти институции и, в свою очередь, подпитывался ими. Размышление об этом нарративе было размышлением в терминах этих институций, на вершине которых находилось модерное государство[94], а размышления о модерном или национальном государстве стали размышлениями об истории, теоретическом субъектом которой являлась Европа. Ганди осознал это уже к 1909 году. В ответ на требования националистов строить больше железных дорог, развивать современную медицину и буржуазное законодательство он осторожно замечает в книге «Хинд Сварадж, или Индийское самоуправление», что это все равно что «делать Индию английской» или иметь «английское правление без англичанина»[95]. Та Европа, как показывает юная и наивная поэзия Майкла Мадхусудана Датта, была, разумеется, ничем иным, как фрагментом сказки, которую колонизаторы рассказывали колонизируемым в процессе установления колониальной власти[96]. Критиковавший такую Европу Ганди во многих отношениях был скомпрометирован своим национализмом, и я не собираюсь обожествлять его текст. Но его жест кажется мне полезным для развития проблемного поля историй за пределами метрополии.
