— Ау! — Андрей снова постучал, — есть кто живой?
Снова тишина. Только скрип досок под ногами и тиканье старых настенных часов за спиной.
— Послушайте! Меня зовут… Андрей, я гость, хм-м… Юрия Владимировича… У вас там все в порядке? Я услышал… шум. Ау!
За дверью раздались влажные, тяжелые шлепки. После жалобно заскрипели половицы и воцарилась тишина.
Какой-то бред. Он еще раз постучал, понимая всю тщету своих усилий.
— Я… — он запнулся, — я могу вызвать помощь, если потребуется. Юрий Владимирович ушел… он будет поздно.
Тихий, едва слышный вздох.
Дьявольщина! А что, если Кольцов — маньяк и держит здесь свою очередную жертву? Что если у него… или у нее нет сил или, чего доброго, вырезан язык?
— Я выламываю дверь, — с вызовом заявил он, сильно сомневаясь, впрочем, в том, что у него хватит на это сил.
— Все… хорошо … — тихо раздалось из-за двери.
Андрей остановился как вкопанный. Он и впрямь готов был выломать дверь или по крайней мере попытаться.
— Тут… замок! — с апломбом открывателя Америки возвестил он.
— Все… хорошо, — прошелестел голос. Женский голос. И следом:
— Уходите…
Ему хотелось сказать, что он приведет помощь, но теперь весь героизм улетучился и он показался себе глупцом.
— Вы больны? — наконец, спросил он.
В ответ тишина и все тот же скрип половиц. Аудиенция была закончена.
Внезапно раздражение и злость волной накрыли его. Черт с вами со всеми! Черт с этим городом, с этим сердобольным самаритянином Кольцовым, с его сумасшедшей узницей, заточенной на втором этаже подобно жене Эдварда Рочестера[2]. С проклятой амнезией и мигренью, отбивающей бравурные марши на барабанах висков. Он убирается отсюда немедленно!
— Я ухожу! — со злостью произнес Андрей, — если вам что-нибудь нужно, скажите сейчас! В противном случае, вам придется ждать возвращения Юрия Владимировича!
Он прислушался: как и следовало ожидать, таинственная пленница не посчитала нужным ответить. Что ж, тем хуже для нее.
Он поспешил прочь.
3
Выйдя на улицу, он огляделся, стараясь выбрать направление, и после недолгих раздумий пошел в правую сторону, вдоль совершенно пустой дороги. Кое-где вдоль бордюров попадались припаркованные машины, но они были настолько завалены сухой листвой, что создавалось впечатление, будто хозяева оставили их гнить давным-давно. Дома — однотипные серые пятиэтажки, мертво пялились на него черными глазами-окнами. Сухие голые деревья равномерно покачивались под легким осенним ветром. Улица казалась пустой, оставленной людьми.
