&
Штурзакер метнул дротик и вернулся на свое место. Бросив на меня взгляд, он сказал:
– От тебя-то все это теперь, должно быть, далеко. Ты, поди, рад, что не живешь здесь больше.
– Я не забыл эти места, – ответил я.
– Это твоя милая, с которой ты вошел?
– Да, – ответил я.
– А хорошенькая, что скажешь, Билл? – Он причмокнул губами.
Ну понятно, чего бы он не отдал, ага.
Билл собрался было сказать что-то за меня, но Отец покачал головой.
– Давай займись выпивкой, – сказал он, – я сейчас приду.
Билл изучающе смотрел на Штурзакера.
– Скажи своему Винни, что я приду потолковать с ним, – сказал он.
Штурзакер покачал головой, глядя ему вслед.
– Мои соболезнования, Том, – произнес он.
– А, да что там, ему было восемьдесят шесть, – отозвался Отец.
– Я не про Старика, – сказал Штурзакер. – Я про то, что этот говнюк Билл Дайер приходится тебе соседом.
Он оставил окурок тлеть в пепельнице и вернулся к бару забрать дротики у Эдди Моркрафта, который, прислонившись к стойке, читал свежий номер «Новостей». Я увидел, как мелькнул заголовок, когда он перелистывал страницы газеты, чтобы дойти до спортивного обозрения. В Барнли младший из двоих детей, разорванных собаками, умер.
Мы сидели на Месте Ирода, на диванах вокруг одного из четырех столов, поставленных по два на каждой стороне зала. Остальные столы назывались Иезавель, Иуда и Иов. Именно тут Старик по субботам проигрывал деньги, обещая потом Клайву, Лоуренсу или Алену, что в ближайшие пару дней я привезу им то, что с него причитается.
Всем им нравилось утаивать от жен выигранные (проигранные, поставленные) суммы, поэтому, если Старик был им должен их выигрыши, меня посылали на велосипеде в деревню или на скотобойню. Я отвозил деньги им на работу, а не домой. Выпивать у Старика получалось лучше, чем играть в карты, но еще лучше, лучше всех, ему удавалось рассказывать разные истории. Он мастерски оттягивал раздачу, так что в конце концов уже никто не помнил, чья очередь сдавать карты или кто кому должен и сколько. Старик утверждал, что карточные столы были сделаны с использованием досок от старых скамей, которые Натаниэл Арнклифф выбросил из церкви по время ремонтных работ. Окнам тоже повезло: в течение многих лет, когда разбивалось стекло, его заменяли чем попало из священных витражей, попросту вырезая кусок по размеру. В одном окне виднелись глаза Девы Марии, в другом – прибитая к кресту рука.
Что бы ни послужило Грейс поводом для веселья на кладбище, ей уже больше не было смешно, и, пока окружающие ее люди препирались, она потрогала пальцем рану Христову.
