, к которой принадлежит знак.
Имелось в виду: только мысль может сказать это, но не знак.
229. И все же интерпретация ‒ это нечто, что дано в знаках. Вот одна интерпретация в противоположность другой интерпретации (которая звучит иначе). – Следовательно, если кто-то захотел бы сказать «Любое предложение нуждается в еще одной интерпретации», то означало бы это следующее: ни одно предложение не может быть понято без этого дополнения.
230. Это некоторым образом похоже на то, как если бы при игре в кости количество очков, выпавших при броске, определялось исключительно следующим броском.
231. Под «намерением» я понимаю здесь то, что использует знак в мышлении. Кажется, что намерение интерпретирует, дает окончательную интерпретацию; однако не очередной знак или образ, но нечто иное, то, что уже нельзя снова интерпретировать. Но этим достигнут только психологический финал, не логический.
Представим себе символический, ‘абстрактный’ язык, я имею в виду язык, который является для нас чужим, в котором мы чувствуем себя неуютно, не дома, на котором, как нам следовало бы сказать, мы не думаем; и представим себе, что этот язык посредством перевода перетолковывается в другой язык, как нам полагалось бы сказать, в недвусмысленный образный язык; язык, который состоит из выполненных в перспективе картин. Совершенно ясно, что гораздо легче придумать различные интерпретации письменного языка, чем привычным образом нарисованной картины. Мы также будем склонны думать, что здесь отсутствует возможность дальнейшего толкования.
232. Здесь мы могли бы также сказать, что мы попали не в символический язык, а в написанную картину.
233. «Только картина, проникнутая намерением, приближается к действительности как ее мерило. Извне она кажется равно безжизненной и изолированной». – Это подобно тому, как если бы мы поначалу рассматривали картину так, словно мы в ней живем, будто и предметы, написанные на ней, окружают нас в действительности, а потом мы делали бы шаг назад и оказывались снаружи, созерцали бы раму, и картина становилась просто разрисованной поверхностью. Таким образом, когда мы намереваемся сделать что-то, мы окружены картинами нашего намерения, и мы живем среди них. Но когда мы выходим за пределы намерения, оно оказывается простыми пятнами на холсте, безжизненными и не представляющими для нас никакого интереса. Когда мы стремимся к чему-то, мы живем в пространстве намерения, среди картин (теней) намерения, наряду с действительными вещами. Представим себе, что мы сидим в затемненном кинозале и будто бы проникаем в фильм, живем в нем. И тут зал озаряется светом, но кино продолжают проецировать на экран. Однако теперь мы неожиданно оказываемся снаружи и видим это как движения светлых и темных пятен на поверхности экрана.
