– Но… А рыбы куда же пойдут? Те, что в реках и озерах? Пруды и ручьи – они не высохнут?
– Высохнут.
– Но они же тогда умрут? Рыбы тогда умрут?
Ты был в ужасе. Я опять не подумала о том, как могут на тебя подействовать мои объяснения.
Лето после этого было непростым. Ты все время бегал с термометром, и тебя охватывала паника, когда температура повышалась на два, три, восемь или девять градусов. Однажды, например, ты на свои карманные деньги купил в супермаркете целый пакет кубиков льда, принес на ближний пруд и бросил в воду. Через две-три минуты весь лед растаял, а температура воды совсем не изменилась. Ты так огорчился!
Что бы ты сказал, если был сейчас со мной здесь в горах и обнаружил ручеек, который, по рассказам, когда-то был бурной рекой?
Я села на большой камень на берегу и отвязала Джуди. Она стояла на почтительном расстоянии от воды, и я даже подумала, не побежит ли она назад к овцам, но она осталась около меня.
Я сняла ботинки и попробовала воду носочком, но тут же отдернула ногу – вода была жутко холодной, боль поднялась до колена. Плеск воды успокаивал, как и солнце, светившее на мои открытые руки. В воздухе висел такой типичный запах озона.
Я подняла взгляд: вершины гор, окружающих меня, смыкались, образуя котел. На некоторых людей скалы действуют угнетающе, давят со всех сторон, как только человек оказывается в горах. Я, напротив, чувствовала себя защищенной и потому бесконечно свободной.
Я вспомнила Регину и снова подумала о том, что мы с Гельмутом сидим в одной лодке. В размышлениях о его потерях я помнила только о Хельге и Кристофе, но ведь он и сестру потерял, как я потеряла брата. Как он выдержал это, жил с этим всю жизнь? Ему было легче, потому что еще оставались братья, или это не имеет значения? Кроме того, раньше подобное случалось чаще, чем сегодня. Каково это, жить в одном доме с матерью, когда смерть дочери сломила ее?
Я внезапно показалась сама себе нелепой и мелодраматичной, беспомощной и жалкой. Ведь Гельмут жил дальше. Рано или поздно он снова смог играть, ходить в школу и жить привычной жизнью. Почему же мне так трудно это давалось?
Я раздумывала – о чувстве вины и о том, отчего мне было больнее всего. Оттого, что тебя больше не было? Осознание того, что ты больше никогда не будешь рядом, перекрывало мне воздух и прогоняло по моим кровеносным сосудам отчаяние в форме трансмедиаторов. Они касались рецепторов, а те передавали потенциалы возбуждения дальше. В результате: опять слезы. С недавнего времени Паула – беспрестанная рева. Но это было не все. Тут было еще кое-что. Я снова думала о том, что могла бы спасти тебя, что должна была находиться там, должна была уберечь тебя. Я должна была спасти тебя от смерти. Ну вот! Она опять пришла. Она. Темнота, которая силой бездны бьет под дых. Марианская впадина – настоящей проблемой была она. Щупальца, возникающие из тьмы, которые тянут меня вниз. Мертвая хватка, замком сковавшая мне ноги, не давала мне вынырнуть, но и заставляла меня при этом не отпускать тебя. Что это было? Я подсознательно не хотела продолжать жить, потому что так я могла быть ближе к тебе, быть в том «
