Заскрипела калитка. Из хлева выбежала собака и с лаем бросилась на раннего гостя. Юрис обернулся и увидел старого Пакална, хозяина усадьбы «Кламбуры». Он стоял в калитке, широко расставив ноги, одетый в серый расстегнутый домотканый пиджак. Густая седая борода почти до самых водянисто-голубых глаз, которые спокойно и приветливо смотрели на Юриса, ничуть не удивляясь его появлению.
— Ну, здравствуй! Значит, вернулся? — улыбнулся он Юрису, и вокруг глаз веером легли лучистые складки.
— Здравствуй, Пакалн! — радостно ответил Юрис. Он обрадовался гостю, который доверчиво пришел к нему и поздоровался с ним, словно они виделись только вчера или позавчера.
— Значит, хозяин дома. — Пакалн протянул руку, и Юрису было приятно пожать твердую и мозолистую от работы ладонь.
— Иду мимо опушки леса и вижу — труба дымится. Думаю, надо зайти, хозяйку проведать. Ну, наверное, и рада же она. Здесь уж кричали и шумели, будто вас там в Сибирь сослали, голодом заморили. Я же всем говорил: с голоду только лентяи мрут. Кто работает, тот там с голоду не помрет.
— Правильно, — подтвердила Ольга, незаметно подошедшая. — Пакалн всегда так говорил. Но когда об этом в газете читали, то тяжело было на сердце.
— Басни там писали. В Сибири, да с голоду помереть. Вот свояк мой, муж Юли, в старое время туда уехал землю искать. Там и остался. Писал, что земля, как масло, хоть на хлеб мажь. Писал: зачем вы там в песочке копаетесь?
— У вас, Пакалн, все дома? — перебила его Ольга.
Пакалн хитровато улыбнулся, у углов глаз опять веером легли складки.
— У меня, хозяйка, всегда все дома, — сказал он, постучав пальцем по виску.
— Я не то хотела сказать, — оправдывалась Ольга, оставаясь серьезной, — я хотела спросить, не угнали ли ваших.
— Угнали, как же не угнали. Ведь наш дом стоит у самой дороги. Но меня им не угнать. Я дошел до выгона Густыня, да в кусты. Жандарм, правда, что-то крикнул мне вслед, позвякал цепями, а я показал, что мне надо… Просидел там, а тут и русские пришли. Они говорят мне: «Дедушка, ступай домой, хлеб надо жать». Я и сам вижу, что жать надо. Все созрело и сухо, хоть сейчас в молотилку пускай.
— Значит, дети твои не знают, где ты? — в голосе Ольги послышались упрек и беспокойство.
— Когда вернутся, увидят. Где же я еще могу быть, как не в своих «Кламбурах», — спокойно ответил Пакалн.
— Господи, — тяжело вздохнула Ольга, — кто знает, когда придут, и придут ли.
— Придут, — с непоколебимой уверенностью сказал Пакалн. — Когда немцам станет жарко, их как ветром понесет. Ни одного беженца, даже если попросится, не возьмут с собой. Будут орать: «Век, век с дороги». А теперь я все же пойду, еще русские понаведаются, спросят: «Дедушка, почему ты хлеб не жнешь?»
