Женщины, у которых есть проблемы с употреблением алкоголя или наркотических веществ, могут начать применять физическое насилие в отношении своих детей или пренебрегать их потребностями в те периоды, когда они расторможены этими веществами и теряют контроль над своим поведением; другие могут использовать детей, чтобы выразить свои садистские импульсы или обеспечить себе чувство господства и контроля. Миллс утверждает, что женщинам, которым самим пришлось подвергнуться депривации в детстве, трудно установить четкие границы для своих детей, трудно сказать «нет» из-за своей глубокой идентификации с ребенком, которому отказывают в чем-то или которого чего-то лишают. Дети, которым никогда не устанавливали ограничений, могут становиться неуправляемыми и очень озорными, а матери, которые фактически отказались от роли взрослых, устанавливающих эти границы, возвращают власть только в тот момент, когда поведение их детей становится неуправляемым, — и делают они это путем насилия. У самих матерей нет внутреннего голоса их собственного интернализированного авторитета или способности сдерживать себя. Они чередуют самоотождествление с обездоленным ребенком и чрезмерное потакание ему с внезапной «сменой правил», выражающейся в применении суровых физических наказаний.
Как указывалось ранее, гнев может возникать в сочетании с эмоциональным и сексуальным насилием, жестокостью и пренебрежением. Для женщин, которые сами подвергались физическому насилию, их собственное насилие в отношении детей может отражать психологический процесс идентификации с агрессором, в котором мать проецирует на ребенка опыт того, как она страдала сама, будучи беспомощной жертвой. Она превращает свою пассивную роль жертвы в активную, в которой она как агрессор держит контроль в своих руках. Когда в семье присутствует склонный к насилию или оскорблениям партнер, риск для ребенка увеличивается в еще большей степени.
Утрата и физическое насилие
Следующий пример иллюстрирует, как физическое нападение на ребенка может быть отголоском более ранних переживаний его матери, выражающим ее потребность в помощи и невозможность совладать со своим гневом. В этом смысле нападение матери на своего ребенка отражает реактивацию ее собственных воспоминаний о насилии и усиление ее чувств беспомощности и жажды убийства по отношению к интернализованному образу ее собственной матери, которую она идеализировала. Рождение собственного ребенка разрушает эту идеализацию: «В воспоминаниях возвращаются эмоции, чувства и конкретные образы, многие из которых не согласуются с тем идиллическим и желаемым обращением, которое женщина нафантазировала себе как элемент защиты от разочарования и утраты объекта на протяжении всей жизни» (Mills, 1997, p. 178).
