Как-то в школе я ляпнул, что собираюсь в Монтевидео, чтобы участвовать в турнире (незадолго до этого я впервые нашел Уругвай на карте). Учительница, миссис Стерн, позвонила моим родителям и спросила, нужно ли мне отпроситься из школы для поездки в Уругвай. Родители сказали ей, что никакой поездки не планируется. На следующий день она попросила меня остаться после уроков. До этого мне никогда не приходилось оставаться после уроков, и я понял: что-то случилось. «Получается, все, что ты рассказывал нам о поездке в Уругвай и о своих занятиях футболом, — выдумка», — сказала миссис Стерн. По ее тону я догадался, что сделал что-то плохое, но проблема была в том, что я не знал значения слова «выдумка». Вернувшись домой, я нашел его в словаре. Но это было несправедливо! Я никогда не считал свой вымышленный мир ложью — это была параллельная реальность, которая нередко просачивалась в привычную.
Мне исполнилось семь лет, шел 1984 год, и мой английский заметно улучшился. Я натренировал его в ходе словесных матчей в своей вымышленной футбольной вселенной. Благодаря слову «выдумка» все наконец встало на свои места: теперь у меня было два слова для обозначения одного и того же понятия («ложь» и «выдумка»), и я чувствовал, что преодолел некую границу в знании английского. Шок от того, что люди считают меня лгуном, заставил меня покинуть воображаемый мир. Конечно, это был не лучший способ адаптации.
В начале 1980-х годов Лина преподавала русский язык в Лондонском университете. И там все было непросто. Некоторые преподаватели говорили ей: «Разумеется, вы были в оппозиции к советскому режиму. Вы же были диссидентами, так что не можете быть объективны».
«Да нет же! — пыталась объяснить она. — Мы стали диссидентами как раз из-за объективной природы режима…» Такой ответ их озадачивал. Они не спорили, но сильно сомневались в ее беспристрастности.
Игорь же работал на ВВС — одном из тех иностранных «голосов», которые он тайно слушал в Украине. Во время школьных каникул он брал меня с собой на «остров» в середине Стрэнда, известный как Буш-Хаус, родной дом Всемирной службы. В 1929 году, будучи построенным лишь наполовину, Буш- Хаус уже считался самым дорогостоящим зданием в мире: коринфские колонны при входе, увенчанные двухметровыми статуями, образовывали глубокий портик, а мощные железные двери были достойны огромного собора.
Для ребенка это был настоящий остров сокровищ. Как только отец оставался взаперти стеклянного аквариума студии звукозаписи, я мог бродить по всем этажам. Я спускался по широким лестницам, а вокруг меня носились люди всех возможных оттенков кожи и национальностей. Все они говорили и даже кричали по-английски, но с разными акцентами. Они печатали на машинках, курили и бегали между постоянно хлопающими дверьми, сообщая горячие новости. Разные части здания представляли разные страны или даже континенты. Переходя с этажа на этаж, я путешествовал из Греции на Ближний Восток, затем поднимался на лифте в Польшу. Иногда я терялся в Латинской Америке или застревал в Африке, не менялся только мрачный лондонский вечер за окном. Казалось, что чуть ли не каждый журналист — это великий поэт в изгнании или потенциальный министр. Когда отец был слишком занят, я играл в футбол в широких, украшенных мрамором и освещенных пурпурным цветом коридорах вместе с Эгоном [2] из Чешской службы. Позднее он стал вице-премьером, но в то время он стоял на воротах, а семилетний я пробивал ему один пенальти за другим.
