Я в комнате, где музыка и дым. Напряженная спина отца… Жуть газетных передовиц; какие тяжелые слова ворочает отец: машинно-тракторная станция, [партийная] директива… С этого начался Фолкнер? Нет!
Полдень, шлемы куполов, стремительные ступеньки, мы в майках, нам — шесть, прохладная духота церкви. Сбоку и сверху: голос отдельно, оспенное лицо отдельно: «А ты, жиденок, ступай отсюда…» Так начался Фолкнер? Нет. Девочка, на берегу тебя. Как высоко небо. Как глубок поцелуй. Мы не на «ты» — на «я». Не вхожу — заплываю далеко в тебя: мимо — буйков, горизонта — мимо; оглянувшись, не видел кромки суши, радовался. Ты помнишь, десять июлей тому ты входила, столько же летняя, в дух захватывающее Черное и была в нем теплым течением. Но при чем здесь Фолкнер? При чем. При чем!
— Вы так любите Уильяма Фолкнера, — сказал Игорю полковник по имени Вилен Павлович (его имя было составлено из слогов имени Владимира Ленина) во время первого допроса, пытаясь его разговорить. — А вы понимаете, что это буржуазный писатель?
— На самом деле, его не так давно опубликовали в Советском Союзе и назвали критиком буржуазной системы, — возразил Игорь. Люди из КГБ плохо подготовились: незадолго до этого цензура действительно разрешила печатать книги Фолкнера. Граница между «разрешенными» и «запрещенными» авторами время от времени сдвигалась в зависимости от политического курса.
Стратегия Игоря состояла в том, чтобы отказываться от разговоров о друзьях, родных или коллегах, а это означало, что единственной темой оставались книги. Допросы превратились в литературные обсуждения. Кагэбэшники постоянно переходили от запугивания к соблазнению и обратно.
— Сотрудничайте с нами! Мы сотрудничаем [то есть получаем доносы] со многими писателями. Мы можем помочь вашей карьере, — говорили они с улыбкой, а затем их настроение внезапно менялось, и они принимались стучать по столу книгами, в распространении которых его обвиняли. — До чего же вы докатились, Игорь Яковлевич? Как же глубоко вы увязли?
Вилен взял в руки одну из книг. По иронии судьбы это оказалось «Приглашение на казнь» Владимира Набокова, кошмарная история человека в неназванной стране, арестованного за неназванное преступление. Вилен пролистал книгу, качая головой.
За такую книгу вы получите семь и пять.
Это была не пустая угроза. Писатели и литературные критики в Киеве один за другим получали приговор: семь лет в тюрьме и пять лет ссылки, В Москве или Ленинграде можно было держать книги Набокова на полке, практически ничем не рискуя. Но в областях, где укоренился параноидальный страх украинского восстания, последствия были куда более жестокими.
