Муффе согласна с тем, что мы живем в опасное время. Все может пойти в более авторитарном направлении или, наоборот, в более демократическом. Вопрос в том, как мы определяем понятия «мы» и «они».
Возможно, никто не понимал эту игру лучше Мартина Зельнера (с ним мы уже встречались в части 2), который использовал тактику протеста Срджи Поповича для продвижения своего видения «культурно однородной» Европы.
«Мы не хотим, чтобы Мехмед и Мустафа становились европейцами, — гласит манифест Generation Identitaire. — Европа принадлежит только европейцам. Потому что мы — Поколение Идентичности».
Зельнер, как и Муффе (и раньше Грамши), много говорил о метаполитике. Когда я снова связался с ним, на этот раз для сбора документального материала для радио ВВС, он объяснил: «Наша цель как правого авангарда — показать людям, что завтрашняя норма не обязательно будет совпадать с тем, что кажется нормальным сегодня. Политическая „нормальность» изменчива, динамична и относительна».
Он использует язык прав и свобод — особенно прав женщин — для достижения собственных целей. На одной из его акций идентитаристки посетили митинг в поддержку прав женщин в Германии, где раздавали листовки с описанием случаев изнасилований, совершенных мусульманскими мигрантами (инциденты действительно имели место, однако подавляющее большинство сексуальных преступлений совершаются не бродягами-мигрантами, а людьми, хорошо знакомыми с жертвами). Во время другой своей акции Зельнер натянул мусульманскую бурку на статую императрицы Австро-Венгрии Марии Терезии в Вене. Но этот язык говорит не о насилии, он обращен к свободе слова, демократии и открытости к новым идеям…
«Наши враги бессильны, потому что они пытаются лепить на нас старые ярлыки и бороться с нами так же, как с правыми маргиналами, которым они противостояли несколько десятилетий назад», — заявил он в моей программе. Нужно сказать, что при подготовке программы все мы сомневались, не получится ли, что, предоставляя ему трибуну, мы лишь помогаем ему попасть в мейнстрим (если такой концепт все еще существует в принципе).
Сначала будущее наступило в России
Я размышлял о бесконечных трансформациях понятий «многих» и «народа», об отчаянных попытках на ходу заново изобрести идентичность, когда меня вдруг осенило — ведь я все это уже «проходил» в России, где жил с 2001 по 2010 год.
«Сначала я изобрел идею путинского большинства — а затем оно действительно появилось!» — рассказывал мне в Москве Глеб Павловский, один из первых политтехнологов президента Путина.
