Спроси — я ведь не сумею рассказать, каков Ирранкэ собой, красив или нет, но глаза его не забуду до скончания дней моих, и голос его буду помнить всегда.
— Я слышала, каждое алийское имя что‑то означает, — сказала я, чтобы не молчать. — А твое?
— «Ири» по‑нашему — радость или счастье, — помолчав, ответил он. — А «ран» — печаль.
— И что же выходит?
— Радость сквозь слезы, — был ответ. — Моя мать умерла, когда я родился.
— Неужели такое случается даже с алиями? — шепотом спросила я, потому что слыхала не об одной женщине, умершей родами.
— Редко, — сказал он. — Но это было не то, о чем ты подумала.
— Откуда тебе знать, о чем я думаю? — не выдержала я. — Ты в самом деле читаешь мысли?
— Нет. Угадываю, — улыбнулся он. — Люди в большинстве своем очень предсказуемо мыслят. А если видишь лицо, то понять, о чем думает человек, и вовсе легче легкого.
— Темно ведь… ах да, вы же видите в темноте!
— Для меня сейчас светло, как днем, — серьезно сказал алий. — Цвета не такие яркие, будто смотришь сквозь закопченное стекло, но все прекрасно различимо. Конечно, в кромешной тьме, в каком‑нибудь каменном мешке и я мало что разгляжу, но если на небе звезды и луна, фонарь мне ни к чему. Даже и пасмурной ночью полной темноты не бывает.
— Вот оно как… — Мне показалось, будто Ирранкэ заговорил об этом, чтобы не вспоминать о матери, но он, видно, снова прочел мои мысли, потому что произнес негромко:
— Мне выпало родиться в страшный год. Вряд ли в ваших летописях найдется хоть что‑нибудь о тех временах… Шла война, и все уже забыли, что послужило ее началом. Мать моя сопровождала отца: наши женщины сражаются не хуже мужчин, а бывает, и лучше, вот только…
Он помолчал.
— Отец не мог отослать ее домой, дороги были перекрыты. Ей было безопаснее оставаться рядом с ним, чем отправляться в далекий путь, в котором на каждом шагу поджидает опасность. И сопровождать ее было некому: ведь каждый воин на счету! Так и вышло, что родился я в крестьянской лачуге, в человеческой деревне из тех, чьи жители укрывали алиев, потому что никогда не видели от нас зла и помнили об этом. Приняла меня тамошняя знахарка, и все обошлось бы, если бы кто‑то не выдал противнику наше убежище. — Ирранкэ перевел дыхание. — Наши бойцы держались до последнего, но все‑таки не выстояли. Деревню сожгли, людей — кого убили, кого угнали в рабство, а моя мать…
Я невольно сжалась, а он закончил:
— Она была еще слишком слаба и не могла бежать. Может быть, еще несколько часов — и она осталась бы в живых, но… она предпочла умереть, но не достаться людям. Они не пощадили бы и роженицу. Любая алийка выбрала бы смерть, а не плен и рабский ошейник… в лучшем случае. Всегда есть надежда вырваться из плена, но когда привязывают врастяжку меж четырех кольев и весь отряд…
