Рядом с Долгой ламбой, отгородившись от нее невысокой лесной гривкой, тянулось неширокой полоской еще одно озеро-ламбушка. Гривка, с которой я свернул, разом оборвалась у воды. Озеро казалось глубоким, вода была темной, и эта темная, глубокая вода подходила с другой стороны к высокому скалистому берегу, поросшему березой и елью.
Березы и ели поднимались на самую вершину скалы. Внизу у воды было сумрачно и сыро, а наверху, на скале, играл свет солнца. Там, наверху, было легко и просторно. II наверное, туда, на скалу, по осени обязательно выходили лоси-рогачи, трубили свои призывные песни, чутко выслушивали лес и долго смотрели вниз, на темную, глубокую воду.
По летним временам на такой высокий берег должны были выходить и медведи. Наверное, они поднимались на скалу не торопясь, как и положено хозяевам тайги. Наверное, там, на скале, медведи никогда не прислушивались и не принюхивались, как беспокойные, нервные лоси, — хозяин тайги и без того, пожалуй, знал все, что делается в его владениях, а на скалу поднимался скорей всего просто так, устав бродить по сырым ягодным местам.
Медведи в этом лесу были, и, конечно, я уже успел услышать о каждой встрече с медведем за последние несколько лет…
В прошлом году в сенокос мишка вышел на поляну, где косил неспешный и несуетной в делах Николай Анашкин. Это случилось как раз там, где я свернул с тропы и увидел Долгую ламбу… Мишка вышел, спокойно посмотрел на скошенные ряды травы, на человека с косой в руках и, не торопясь, побрел дальше по своим медвежьим делам.
А по весне старик Патрулайнен был в лесу с лошадью за сеном. Это чуть дальше, сразу за Долгой ламбой, на лесной поляне… В лесу еще лежал снег, и Патрулайнен по утреннему насту быстро докатил до своего стога. Ружья с собой старик не брал, да и зачем оно, когда идешь за другим делом. Сено Патрулайнен уже уложил на санки и собирал последние клочки с остожья, когда на поляну вышел медведь, зимний, только вставший из берлоги. Лошадь сонно перебирала губами сено и не видела зверя. Медведь шел прямо на стог, но заметил человека и стал обходить поляну стороной по кругу. Увидев медведя и поняв, кто это, Патрулайнен оцепенел, крепко схватился за вилы, воткнутые в снег, чтобы не упасть, и стал медленно садиться. А медведь все шел и шел, поглядывая на человека и на лошадь.
Старик так бы и сел со страху совсем на снег, если бы медведь шел еще тише. Но зверь, обогнув поляну, скрылся в кустах, и Патрулайнен стал медленно подниматься. А когда поднялся и почувствовал, что ноги больше не трясутся, схватил вилы и принялся что есть сил колотить вилами по колу, лежавшему у осторожья. А лошадь все так же сонно перебирала губами сено и ничего не ведала о медведе, чуть ли не на смерть перепугавшем хозяина.
