Одна, вторая, третья волна выкатилась наверх, на лед, и вода побежала все дальше и шире, смывая с ледяной брони шершавый, колючий иней. Полынья стала больше, охватистее, и вот это уже не полынья, не клочок недавно умиравшей воды, а целое озеро, настоящее, живое озеро посреди льда.
Озеро шире и больше. Волны и ветер сгоняют ледяные осколки к берегу, и хорошо слышно, как гремят и ухают на волне эти льдины, гремят и ухают без конца, будто где-то совсем недалеко идет и идет по гулкому железнодорожному мосту тяжелый состав…
Озеро будто смеялось надо мной. Я уже собрал вещи и хотел сказать лесу, острову и озеру «до свидания». Все-таки «до свидания», а не «прощай» — кто знает, может, еще и свидимся, встретимся… Но мороз вдруг осел, и сорвавшийся откуда-то неуемный южный ветер за день разбил на озере весь лед. Пришел ледолом, и вернулась гнетущая, тревожная хмарь.
Нет, что-то не получилось, что-то не выпало мне здесь до конца… Почему?.. Я же любил эту трудную, суровую и откровенную землю, любил ее язык, ее людей, ее леса, скалы и глубины озер. Порой казалось, что эта земля пришла ко мне навсегда, как приходит раз и навсегда к человеку все то, без чего не может он жить, к чему стремится из самых дальних странствий и что каждый для себя называет своими родными местами… Все было со мной здесь на острове именно так и первый, и второй год, пока в обретенное здесь чувство покоя и тишины не вошла беспокойная память других мест, других лесов, рек, озер, что были не так уж далеко от этого острова, что не так давно приняли меня и первыми подарили мне тайны северных таежных троп. И все чаще и чаще, возвращаясь домой через буйные волны карельского озера в ладной и послушной веслу карельской лодке-кижанке, вспоминал я волны другого озера, затерявшегося в архангельских лесах, вспоминал другую лодку, челнок-долбленку, вспоминал другое весло, легкое осиновое весло, глубоко вытертое о мою ладонь… Нет, все-таки самыми родными для меня были другое озеро и другие лесные тропы, которые, пожалуй, помнят меня и сейчас… Может быть, именно поэтому что-то и не выпало мне здесь до конца…
Глубокое карельское озеро так и не подарило мне прочного льда, и я, не дождавшись новых крепких морозов, уходил с острова по ледяным закрайкам, долго огибая Северный залив.
Настоящая зима пришла вслед за мной, и первую зимнюю дорогу по озеру прошел в тот год Степан Дмитриевич Тюмин, мудрый карел, подаривший мне на добрую память небольшой карельский островок посреди глубокого карельского озера. Это было его озеро, и пожилому человеку, тоже оставившему остров на зиму, не терпелось узнать, как там без него теперь его деревушка.
