По таёжной реке Бикин | страница 35

Вот среди таких замечательных людей посчастливилось мне жить и работать на Дальнем Востоке. Я ел кабанятину, оленину, козлятину, в каши подливал медвежий жир, спал на звериных шкурах. Кстати, их было у меня две — бурого медведя и изюбря. Первая неудержимо лезла по непонятным причинам, вторая тоже, но ей уж так положено, поскольку волос у оленей очень ломкий. От этого даже после непродолжительного отдыха я поднимался со своей лежки покрытый шерстью, словно зверь.

В июле моя переполненная впечатлениями жизнь среди охотников-удэгейцев была омрачена. Однажды мой помощник Саша Бардин вернулся из сопок весь в жару и красный, как рак. На следующий день у него начались сильные головные боли. Я как мог обхаживал его, но, когда в нашей аптечке, кроме настойки йода и бинтов, ничего не осталось, не на шутку встревожился. Как назло, к этому времени все удэгейцы разбрелись по тайге в поисках пантачей. В зимовье, не считая собаки, нас было всего двое. Лодки не было. А до ближайшего населенного пункта — Красного Яра, где можно было рассчитывать на медицинскую помощь, более ста порожистых километров. День ото дня парню становилось все хуже, а я ничем не мог ему помочь.

Лишь к концу второй недели удалось поймать на Бикине перегруженную лодку незнакомого удэгейца. Почмокав губами и покачав головой, тот согласился отвезти Сашу в Яр. Вдвоем мы сесть в лодку не могли и я, потеплее закутав больного, распрощался с ним. Тревога грызла меня, пока не была получена весточка из поселка, где говорилось, что Саша жив и поправляется, что он лежит в ярской больнице и что врачи, окружив его вниманием, делают ему в день по нескольку уколов. В этом же послании говорилось, что дети Покулы его навещают. В больнице сказали, что Саша подхватил энцефалитную лихорадку. Ее передает гнус. В отличие от настоящего энцефалита она редко дает осложнения. К концу июля Саша поднялся на ноги, и мы вместе улетели в Ленинград.

У пригретой апрельским солнцем стены на корточках сидит черноволосая смуглая девочка-удэгейка. Это младшая дочь Покулы — Рита. Она сосредоточенно смотрит на свой оттопыренный указательный пальчик и по-русски напевает: «Зинчик, зинчик, сядь на мизинчик!» Меня девочка не замечает. Только подойдя совсем близко, я разглядел, что над ее ручонкой висит в воздухе маленькая мушка-журчалка. Тонко прозвенев невидимыми крыльями, она послушно садится на подставленный палец… Тут девочка подняла на меня глаза и с криком: «Дядя Юра приехал!» — умчалась в избу.