Следующий день был отведен сборам. Правда, мне собирать было почти нечего. На закупку продовольствия ушло меньше часа. Все вещи у меня оставались упакованными в рюкзаке. «Сундучок» с оптикой был заранее заклеен в плотный полиэтиленовый мешок. Чук же готов был отправиться в путь в любой момент.
Кстати, о собаке. Я беру ее с собой в поездки в основном для того, чтобы было с кем разговаривать. Так я по крайней мере объясняю это другим, и люди тайги меня хорошо понимают. Правда, однажды, еще в Ленинграде, получая в ветеринарной лечебнице разрешение на провоз собаки в общественном транспорте, я был поставлен в тупик вопросом о цели перевозки животного. В выданном для Чука свидетельстве черным по белому запрашивалось: «…животное следует для (нужное подчеркнуть)… убоя, откорма, разведения, продажи». Представив себе возможности Чука в тайге, немного поколебавшись, я подчеркнул слово «откорма». Кто же мог предполагать, что собака за лето отощает наполовину? Но я вижу по взгляду карих глаз Чука: догадайся он наперед, что в тайге будет неимоверно жарко, что на него обрушатся полчища комаров, слепней, мошки, клещей и прочей нечисти, он все равно бы пошел за мной. От одних только сборов в дорогу глаза его начинают гореть, и он теряет терпение…
Весь оставшийся до отъезда день я бродил по поселку. Покуда меня постоянно с кем-то знакомил. За этот день я собрал уйму «опросных сведений» о самых разных птицах и даже успел некоторых из них увидеть сам.
Прямо у магазина токовала гарная трясогузка. Эта небольшая длиннохвостая птица очень похожа на желтую трясогузку, которую постоянно можно видеть на лугах, например, под Ленинградом. Только горная трясогузка окрашена в гораздо более нежные тона. Возбужденный самец облюбовал два еще голых ильма, росшие в пятнадцати метрах один от другого. С веселым, звонким щебетом он летал между деревьями. При этом птица неестественно часто махала крыльями, задирала на лету хвост и голову, горбила спину. На редкость изящная в своих очертаниях горная трясогузка во время тока могла бы показаться даже уродливой. Самка же вполне удовлетворенно вертела головой, следя за пируэтами партнера, и беспрерывно болтала хвостом.
Здесь же на берегу, в поселке в нескольких метрах от правления охотпромхоза, я нашел первые два гнезда в этом сезоне. Одно принадлежало китайским зеленушкам. Птицы только еще строили гнездо. Самка то и дело носила на густую кедровую лапу разную ветошь, самец с песней летал сзади. Второе гнездо принадлежало большому крохалю, довольно крупной утке-дуплогнезднику. Я еще издали заметил, как в зияющую дыру в стволе старого ильма, росшего у самых домов, залетела самка. Что было в дупле, не знаю: лезть на дерево прямо в центре поселка было как-то неудобно, к тому же я боялся привлечь к гнезду внимание вездесущих мальчишек. (Это последнее опасение, как я понял позже, было необоснованным: удэгейские дети сами ревностно охраняют известные им гнезда.)
