— Дай ему переодеться, — отозвалась мать.
— Он у нас во всяком виде хорош, — добродушно пробасил отец. — А ты посиди, гостьюшка, еще и не поздно.
Андрей вошел. Девушка стояла у порога, и снова странным эхом отозвался в нем ее быстрый, словно бы виноватый взгляд.
— Пойду я, дядя Петя, мама ждет. Перед отъездом загляну.
— Может, поужинаешь с нами, Варвара? Да мать бы позвала — у нас теперь праздник, по такому случаю и сладенького винца найдем.
— Нет-нет, что вы! Приедем вместе с Наташей — тогда, может быть. — Она вдруг прямо глянула в глаза Андрея, и даже щеки ее порозовели, словно решилась на трудный и не очень скромный вопрос: — Ведь Андрей Петрович побудет еще неделю?
— Обещает. — Мать перехватила взгляд сына на гостью, тихо засмеялась: — Батюшки-светы, он же не узнал тебя, Варвара!
— Не признал, — веско подтвердил отец, и Андрей только развел руками.
Девушка опустила глаза, казавшиеся темными при неярком электрическом свете, — как будто в том и была ее вина, что оказалась она не узнанной гостем.
— А вот мы не скажем, — посмеивался отец. — Пусть-ка сам догадается.
— Боюсь, ничего не выйдет, — впервые подал голос Андрей. Ему стало неловко. Что-то знакомое, неуловимо, подобно летучей электрической искре в разорванном канале, пробегало в его памяти от звуков ее речи, от сдержанных жестов и смущенных взглядов, но искре не хватало силы озарить память, связать чей-то забытый облик с обликом этой незнакомки в светло-сиреневом платье.
— Вы не отгадывайте, Андрей Петрович, все равно скоро опять забудете. До свидания.
— Кто это? — спросил, когда девушка исчезла за дверью.
— Да Варька ж Сурина, подруга Наташки, в третьем доме от нас живет. Мать у нее фельдшерица.
Андрей изумленно хлопнул себя по лбу:
— Это ж надо!
Гремя на улице рукомойником, Андрей весело досадовал на себя: так опростоволоситься с Варькой-то Суриной! Впрочем, что он вообще помнит о ней существенного?.. Один лишь, кажется, случай. Он, курсант-отпускник, возвращался из райвоенкомата, и в дороге забарахлила свеча в моторе ИЖа. За придорожными акациями он занимался ремонтом и вдруг услышал громкие ребячьи крики. Выглянув из-за кустов, сразу определил ситуацию: ватага деревенских сорванцов устроила облаву на сверстниц, ходивших в дальние колки за полевой клубникой. Иные девчонки покорно отдавали добычу, другие мчались полем наутек. Одной не повезло: ее настиг дочерна загорелый белоголовый парнишка. Длинным ременным хлыстом он стегал ее по голым ногам, хлыст обвился вокруг лодыжек, девчонка упала, потом вскочила и упала снова. Андрей знал, что деревенские мальчишки в определенном возрасте бездумно жестоки к сверстницам, к зверюшкам и птицам, но это не убавило в нем гнева. Внезапное появление Андрея заставило рассыпаться озорников, бросился наутек и белоголовый с хлыстом, но куда ему тягаться с тренированным парнем! Андрей скоро догнал мальчишку, крепко схватил, намереваясь отодрать за уши, но благоразумие взяло верх. Упирающегося подтащил к девчонке, которая с плачем собирала рассыпанные ягоды, потребовал: «Проси прощения, хулиган!» В глазах парнишки закипали слезы, он упрямо мотал головой: «Не буду». Андрей протянул девочке хлыст: «Стегни-ка его, Варюха, что он нам запоет?» Она, утирая слезы, наотрез отказалась: «Не буду. Ему будет больно». Андрей погладил ее косички с вплетенной сиреневой лентой: «Умница ты, Варежка, а он — дурак. Все глупые люди злы и жестоки, они понимают только свою боль. — Он взял мальчишку за плечи, повернул к себе лицом: — Ты, парень, слушай и запоминай. Ее боль скоро пройдет, твоя — еще вся впереди. Когда вырастешь да поумнеешь, ты все твои нечистые делишки вспомнишь тысячу раз. Тысячу раз вспомнишь и тысячу раз готов будешь провалиться сквозь землю от стыда и ненависти к себе самому.
