— У летчиков, батя, есть такая задача: полет по кругу. Как бы далеко от своего аэродрома ни улетал, садиться надо все равно на нем, дома. Ты погоди со всякой там реконструкцией. Будущим летом меня вряд ли отпустят — летом все хотят отдыхать. Через годок посмотрим. Спишусь с Иваном, ему наш дом тоже нужен. Вместе приедем — пособим. Жить вам с матерью еще долго, вы у меня даже и не дед с бабкой, по моей, надо сказать, вине. Обязуюсь это дело поправить, если брат с сестрой не обойдут...
В эту минуту увиделась Лопатину темноглазая и темноволосая, с золотистым пушком на щеках преподавательница английского языка. Она занималась с ними в гарнизонном Доме офицеров, и Лопатин был самым прилежным ее учеником, потому что с иностранным языком у него всегда шло плохо, а Лопатин подал рапорт о зачислении на заочное отделение академии. И самое главное — преподавательница была хорошенькая, с милой картавинкой и детски доверчивым взглядом, — как же молодому офицеру перед такой выставляться неучем! Он несколько раз провожал ее после вечерних занятий до автобуса, узнал, что год назад она закончила институт, приехала к ним по распределению, преподает в школе; согласилась заниматься с офицерами потому, что это ей необременительно — люди взрослые. В последний раз провожание несколько затянулось. Начались каникулы, она собиралась в отпуск, намекнула, что зовут ее к себе родители и еще некто, но поедет, конечно, к родителям. Она чувствовала, что нравится Лопатину, может быть, ожидала от него каких-то слов, не относящихся к учебным делам, какого-то шага, в котором проявился бы мужчина, неравнодушный к ней... Остолоп, вечный школяр — он так и не решился ни на слова, ни на поступок, потому что она, хотя и была моложе, все еще оставалась учительницей, а он — учеником. Сейчас, издалека, ему даже казалось — пригласи ее в отпуск с собой, она, пожалуй, поколебалась бы да и поехала. Но такое приглашение значило только одно: Лопатин везет родителям на показ молодую жену, во всяком случае, невесту... Он лишь попросил давать ему уроки языка отдельно, если рапорту будет ход. И она сказала: «А если не дадут хода вашему рапорту?» — «Тогда я должен заниматься особенно прилежно: ведь мне придется подавать другой рапорт...»
А чего ему еще искать? Когда человеку под тридцать, он достаточно трезво понимает, что никакой киноцаревны не встретит, никакая небесная любовь не поразит его душу. Разве он не завидовал втайне тем из своих друзей, что, едва надев погоны офицера, ничего не имея, кроме двух чемоданов, безоглядно женились на знакомых девушках, городских неженках, выросших на асфальте под маминым крылом, а те, так же безоглядно ухватясь за локоть мужа, отправлялись в неведомые гарнизоны, стоящие среди тундр и песков, в диких горах и посреди комариного таежного царства? И никуда они оттуда не рвутся, ни о чем они не тоскуют — живут, устраиваясь по-домашнему, рожают и растят детей, и дело себе находят, чтобы легче было с утра до вечера, с вечера до утра ждать своих суженых, улетающих в громадное злое небо, которого все они боятся, к которому ревнуют своих мужчин, не понимая, что за сила постоянно тянет их туда — в пустоту и холод. Они-то и есть настоящие царевны. Нигде и никогда не видел Лопатин сразу столько прекрасных женщин, как в дальних гарнизонах. Они там расцветают, как лилии, высаженные из-под тепличного стекла на живое дикое солнце. Пора и ему завести свою царевну с детской коляской на тополиных аллеях Энска, хватит на чужих посматривать. И в службе человек увереннее, когда за спиной имеется свой, личный, тыл, и начальство смотрит на женатых благосклоннее: контроль домашний — самый надежный, а на земле еще не родился человек, которому контроль не нужен...
