— Но кто стрелял первым?
— Этого я не знаю.
— Твою винтовку взяли наши?
— Нет. — Парень, улыбаясь, распахнул халат. Под мышкой у него на широком ремне висел короткий кавалерийский карабин времен первой мировой войны. Офицеры переглянулись, подполковник в сердцах выругался:
— Все-таки мы интендантская бестолочь! Ведь афганский майор говорил нам про длинные халаты. Вот так затащили бы в палатку басмача с автоматом, а он — всех одной очередью!
Азис, догадавшись, о чем речь, положил оружие на стол. Подполковник распорядился пока не давать отбоя тревоги.
— Теперь, конечно, Кара-хан вряд ли сунется — он небось не круглый дурак. Хотя, видно, и не очень умен, если думает, что наши тылы плохо охраняются, а солдаты-тыловики стреляют хуже его душманов. Карабин свой ты, парень, возьми, он у тебя в нужную сторону нацелен. Но до утра мы тебя придержим, если не возражаешь.
Выслушав, Азис испуганно замотал головой:
— Нельзя! Я должен сегодня же вернуться. Если душманы узнают, где я был, мою семью вырежут.
Проводили Азиса со всей осторожностью, обеспечив ему темный коридор. Воротясь в караулку, подполковник спросил:
— Что вы думаете обо всем этом? Не берут ли нас просто на пушку?
— Все может быть. Но этот «юный барабанщик» мне внушает доверие, товарищ подполковник, — ответил начальник караула. — Таким, как он, нас пугать ни к чему.
Сквозь темень сочился гул боевых машин пехоты, присланных штабом части на усиление охраны тыловых подразделений.
Посреди кишлака Кучар стены дувалов раздвигались, образуя нечто вроде сельской площади, в центре ее арык образовал небольшое глубокое озерцо, в пору дождей и бурного таяния снегов переполненное с краями, в дни засушья, когда поля на склонах забирали всю воду, становившееся простой ямой. Здесь, на берегу озерца, под старым тутом, положили убитого. Его только что принесли советские солдаты, обследовавшие подступающий к селу хребет, где ночью гремели непонятные выстрелы. Убитый лежал открыто, его как будто нарочно бросили на виду, даже не засыпав камнями. Сейчас собранные мужчины сумрачно стояли над закостеневшим телом. Запрокинутая недвижная борода, посыпанная инеем седины, скуластое темное лицо, такие же темные большие руки крестьянина казались каменными — будто никогда и не жил этот человек; только расплывшееся по халату стылое багровое пятно пугало взгляд, кричало о том, что совершено преступление, что совсем недавно в этой закаменелой фигуре теплилась жизнь со всеми человеческими надеждами и она насильственно оборвана пулей. Пока никто ничего не сказал, пока еще ни вызванный майор Исмаил, ни прилетевший с ним член провинциального комитета Народно-демократической партии ни о чем не спросили, но по лицам мужчин можно было понять: история убитого известна тут каждому.
