Карпухин тоже притворяется спящим.
— Жениться не надумал, Степан Алексеевич? Спишь плохо.
— Надумал. Да как-то неловко наперед батьки. Гляжу на вас, командир.
— Гляди, да не прогляди, Степан Алексеевич.
— Не прогляжу. Вот как воротимся, невесту телеграммой вызову — она только вызова и ждет.
— Шутишь, Степан Алексеевич?
— С невестой не шутят, командир. Это не девушка для кино, она женой станет. А если еще и зовут Варварой Михайловной, тут уж и вовсе не до шуток.
Лопатин сел, опустив босые ноги на холодную сталь.
— Веселый ты человек, Степан Алексеевич, но не настолько же веселый, чтобы в чужие письма заглядывать?
— Помилуй бог, командир! До этого я еще не дошел. Да и зачем? Ведь жизнь начальника и без того на виду у подчиненных, хотя не всякий начальник о том догадывается. И разве мне, случайно увидевшему чье-то имя на конверте письма к начальнику, запрещается строить догадки?
— Ладно, спи, веселый человек. А на чужие конверты поменьше заглядывайся, свои отправляй почаще.
Лопатин улегся поудобнее и скоро почувствовал, как его увлекает, качая, теплая волна. Близкий вой шакала вырвал из забытья, наполнил темной тревогой. Где-то далеко прогудело — раскатисто и долго: не иначе в ущелье скатилась лавина. Прошел часовой мимо командирской машины, и повеяло бесконечным покоем ночных гор. Как будто луна заглянула в открытый люк. Но почему луна? Она же не показывается в это время. Свет медленно разрастается, и седоватые в лунном озарении встают таловые кусты над заливом сонной речки, где затененная вода, плотная и темная, как вороненая сталь, осыпана летучими искрами. И отчего так тревожно пульсируют в ночном воздухе горячие крики луговых коростелей, покинутых подругами к середине лета?.. Все дальше уходят в глубину перелеска границы темени, зыбкие серебрящиеся полосы тревожат, зовут пройти по лунным полянам под кроны деревьев, в таинственные облака мрака, недоступные лучам ночного светила. Не там ли ждет кто-то, кого ищешь давно и долго? Или надо туда, на другой берег, где молчаливые сиреневые ивы ревниво охраняют свою вечную тайну? Но вот по заливу, над прозрачной дымящейся бездной, пробежала мерцающая дорожка, рожденная слабым дыханием ночного ветерка, и крайняя ива качнулась, пошла навстречу по лунной дорожке, словно по мостику...
Да какая же это ива? У нее и глаза, и волосы, и лицо так знакомы, что невольно зажмуриваешься, боясь поверить...
Зачем это, Лопатин? Не надо о ней сейчас. Мысли о женщинах слишком цепки, начни воображать — и до утра не заснешь. А полет будет долгий, ущелья тесны, скалы жестки. За тобой идет целое звено, люди на борту, и каждого ждут — здесь ждут и дома... И все же, когда засыпал, в какой-то миг, один-единственный миг, увидел и пережил все, что было с ним почти полмесяца прошлым летом, — без этого все равно он заснуть бы не смог.
