На рассвете я простился с негром. Он дружески задержал мою руку.
— Послушай, Павел! Если тебе негде будет ночевать, трудно придется, заходи. Для тебя двери всегда открыты. Я ухожу в плаванье, так что моя койка свободна. Не стесняйся… Конечно, тебе неудобно, ты белый, а я негр…
Я негодующе выдернул свою руку.
— Как не стыдно, Джон! Чепуху городишь! Негр, негр! Ну и что? Ты мой друг. И знай, что я не только белый, но и русский, советский…
— Ты советский, русский! — не удержался от восклицания Джон. — Вот это да! Я знал русских на фронте. О! Это настоящие люди… — Он дружески обнял меня… — Запомни, я твой друг и брат.
Дела мои шли все хуже и хуже. Случайный заработок попадался редко. Иногда лишь удавалось заработать на мойке автомашин в гараже в Бронксе. Но за это приходилось отдавать четвертую часть хозяину гаража мистеру Крафту. Часть заработка уходила на оплату билета на автобус и метро, и оставалось всего пять-шесть долларов в неделю. Пользуясь приглашением Джона, я ночевал в Гарлеме. Меня влекло искреннее гостеприимство этой негритянской семьи, и скоро меня уже хорошо знали в старом доме. Со слов отца Джона, несомненно приукрасившего историю нашего знакомства с Джоном в кабачке тетушки Салли и выставившего меня чуть ли не героем, защитником негров, всем во дворе это было известно, и меня встречали приветливо и радушно.
В семье Джона мне стало приятно бывать и потому, что Клара нравилась мне все больше. В минуты, когда она улыбалась или задумчиво смотрела на своего ребенка, лицо ее с огромными черными глазами становилось особенно привлекательно. Иногда Клара пела незатейливые песенки гарлемских негров. Мысль увидеть Клару гнала порой меня через весь Нью-Йорк в ее скромное жилище.
Однажды, лежа под «шевроле», сдирая налипшую грязь с колес, я услышал:
— Такой молодой, здоровый парень, а залез в мойщики. Будто другого дела нет.
— А вы дайте мне другую работу, — огрызнулся я, еще не видя, кто со мной разговаривает.
— Найду, хоть сейчас, полно работы…
Я поспешно выполз из-под машины и увидел самоуверенного толстяка в мягкой панаме. Он, сунув в рот жевательную резинку, прочавкал:
— О’кей, хоть сейчас. Поезжай в Аргентину. Или в Бразилию. Я — Роджерс.
О Роджерсе-вербовщике я слыхал в конторах по найму.
— С какой стати? Что я там буду делать?
— О, работа по тебе сыщется, — он выплюнул резинку. — Будешь надсмотрщиком на каучуковых плантациях. Или в охрану… Там жизнь как в раю.
— Что же не спешите сами в этот рай?
