Без одной карты колода. Без одной вафли пачка. Без одной лошади… табун[2].
Или то было давно вынашиваемое, глубоко посеянное убеждение, что чем больше детей, тем лучше, ведь никогда не знаешь, когда можешь одного потерять? Все были безутешны, когда умерла Поппи, — Рози, мама, папа. Одной недостаточно. Одна — это всегда перекос. Это уже не двое на двое. Больше не с кем было играть, не к кому бежать, некого обнимать. У матери, Рози знала, зрение двоилось, она всегда видела Поппи где-то с краю, в тени старшей дочери, рядом с ней во время школьных спектаклей, и танцев, и церемоний вручения; Поппи прямо за спинами Рози и Пенна во время бракосочетания; Поппи, беззвучно дышавшую бок о бок с Рози, когда рождались все ее малыши. Даже когда отец Рози покинул этот мир, прямо перед тем, как в него пришел Ру, ее мать видела призрачный силуэт Поппи рядом с раздутым животом сестры у могилы, тихо оплакивая все, что было утрачено, и этим всем был не только отец. Что ж, тогда, по крайней мере, они снова стали один на один. Равновесие восстановилось.
Один — самое одинокое число. Никогда не клади все яйца в одну корзину.
Так что, может быть, поэтому. Или Рози и Пенн просто нравились младенцы, и перспективы, и хаос, и беспорядок, то, как все младенцы начинались одинаково и почти сразу же становились совершенно разными. Рози любила звонкий пандемониум своего большого расползающегося семейства, сумбурную любовь, заполнявшую их фермерский дом-клуб, какофонию, разобраться в которой могла только она, эту вихрящуюся бурю с ней и Пенном, улыбавшимися вместе, кружившимися в ее центре.
— Тужься, — велел доктор.
— Дыши, — вторил Пенн.
— Поппи, — твердила Рози.
А потом:
— Это мальчик! Здоровенький, прекрасный, совершенный, нетерпеливый маленький мальчик, — воскликнул врач. — Прыткий молодой человек. Как хорошо, что вы не застряли в пробке!
Одним махом, подумала Рози. Однажды когда-нибудь.
Одним миром мазаны. Маленький братик. По крайней мере, мальчишки будут знать, что делать.
Пенн был единственным ребенком. На их первом свидании, когда Рози спросила: «А скажи, у тебя есть братья или сестры?» — и Пенн ответил: «Не-а. Я единственный ребенок». Рози отозвалась: «Ой, я так тебе сочувствую!» — словно тот сказал, что ему осталось жить всего три месяца или что рос в семействе веганов в квартирке над магазином колбас.
«О, спасибо. Ничего страшного», — автоматически ответил тот, и только пару ударов сердца спустя до него дошло, что это был совершенно неправильный ответ. Ему было трудно сосредоточиться. Ему вообще было трудно делать что бы то ни было, потому что кровь бежала по телу вдвое быстрее и сильнее обычного. Никак не получалось замедлить стук сердца, которое пребывало в шоке еще за несколько часов до того, как он приехал, чтобы забрать ее. До того как он это сделал, Пенн и вообразить не мог зачем. Рози была знакомой подруги другой знакомой — знакомство, которое организовали незнакомые люди во время одной вечеринки, хмельной и дурашливой. Он в то время учился в магистратуре, писал дипломную работу и каждое утро просыпался в недоумении, не понимая, зачем ему вообще понадобился этот магистерский диплом. Однокурсница по классу средневековой литературы (какое отношение этот курс имел к написанию романа, ему тоже было невдомек) притащила и поставила перед ним другую женщину, вроде незнакомую. Та некоторое время оценивающе рассматривала его, а потом наконец проговорила:
