— Своих бы повидать, батьку и сестру…
— Не прогадаешь, — раскусил его Мансур. Обдавая табачищем, шепнул — Тут Нюрка… Я доставлю ее из церкви.
Лаз на колокольню брал начало в дощатом пристрое к замшелому боку церкви. Крутые скрипучие ступеньки прогнили. Дыра сырая, тесная; воняет мышами и плесенью, а то чище — покойниками. Днем шишек наставишь, а ночью и вовсе. Борис, ощупывая жидкие перильца, чертыхался, вспоминал бо-женят.
Сверху, из темени, Мансур посоветовал:
— Не тревожь волосатых, черных. Боженят, этих можно… Зараз выберемся, последний поворот.
Пахнуло ветерком; забрезжило. Звонница изнутри побелена известкой. На всех четырех стенках — синие проемы в небо; над головой черно зияли колокола.
— Веревки, затрезвонишь ненароком… — Голос Епиш-ки-звонаря.
— Ты, Епишка? Не угадал. Богатый будешь.
— А мы и не бедные, — прихвастнулся Володька. — Во!
Шибануло жареным мясом. Запаха такого Борис отродясь близко не нюхал.
— Окромя гусака еще кое-что собралось… Да ты садись, разговляться будем.
Пока поднимались остальные, Мансур навел ясность, каким способом залетел жареный гусак на колокольню. Не из церкви — проделал свой путь. С утра, выгоняя скотину, Котька втянул носом дурманящий запах. Наносило с базу Домны. Не иначе, готовится старая шельма всерьез к празднику — гусака зарубала. Вечером сделали разведку. Компания. Какие-то приезжие; две подводы на дворе. Он, Мансур, велел Котьке заглянуть к знахарке в погребку…
— Добыча знатная, — заключил Володька. — А вот, видал? Брага. Своей запарки. Котька, кружка под тобой. Пока там суд да дело… Ну-ка, серник!
Свет скудный, но он умеючи налил до краев медную кружку. Подал гостю. Отвернул от гуся лытку, держал наготове.
— До дна, до дна. Не зацепилась. Кусай.
Выдохнув, Борис похвалил:
— Зараза, скаженная…
Кружка весело пошла по кругу. Наперебой желали многая лета Домне и всем в церкви, кто внес свою лепту в общий котел. В храме усилилось песнопение; прибавился в окнах свет.
— О! — вскрикнул Котька. — Христос воскрес! В самый кон попали.
— Погодь, братва! — спохватился Епишка, наматывая на руки веревки от колоколов. — Валяйте христосоваться.
— Девок целовать! — подал команду Мансур.
Загудели, застонали ступеньки под ногами.
3
Отец Гавриил взошел на паперть. В белой нарядной ризе, камилавке; отчаянно дымя кадилом, в наступившем молчании объявил:
— Христос воскрес!
Какая-то бабка обхватила костлявыми руками за шею Бориса; ее неучтиво оттеснила молодая, высокая, со съехавшим на плечи цветастым платком. Крепко стиснув, поцеловала в губы. Ядовито усмехнулась.
