На днях у коновязи Федору случилось быть очевидцем их стычки с Чаловым. Старшой обвинил Бориса в краже; матерясь, замахнулся. Ткнувшись одичалыми глазами в его взгляд, попятился.
— Ну, ну, черт скаженный… Подавись им, поводком.
Трясущимися руками, охлопывал поддевку. Вместо кисета из потайного кармана вынул пропажу — сыромятный ремешок…
До сих пор Чалов сглаживает вину. Борис в тот же день забыл, а он все усердствует. Вот и торбу эту привез из хутора, чтоб угодить.
Хлебая обжигающую затерку, Федор не без умысла увел разговор.
— Я не рассказывал? Мы с Павлом Королевым, молодым паном, подрались из-за одной. Агнесой зовут. Она заканчивает прогимназию мадам Гребенниковой. Наверно, тоже укатит в Москву… Павел там. Мне-то наплевать… Пусть едет. Пашка пари выиграет. На первый выстрел побились.
— Как это?
— Кому она отдаст предпочтение… за тем первый и выстрел. Десять шагов, на пистолетах…
Борис отодвинул локтем чашку.
— Пан с жиру бесится… А ты чего ради?
Зарделись скулы у Федора от горячего, то ли от стыда.
— Прошло уже. Так я, для красного словца…
Развалились на нарах. Взбивая кулаком подушку, Федор изобличал:
— Ты сам-то скрытничаешь… Один хуторской ваш шепнул: утирка, мол, у Борьки Думенко от атамановой дочки.
— Кто такой глазастый?
— Не скажу. Христом-богом молил не указывать. Убьешь.
— Бьют за брехню. А правда… Бей не бей, она все одно вылезет наружу.
Повозился Федор, укладываясь удобнее на чаканке, так и не дождался от него слов.
Перелег Борис на спину, подложив под затылок руки. Растревожил реалист недавнее… Молва, оказывается, ходит по хутору. Кто из них не уберег? Голову на отруб, он звука не выронил. Сама Нюрка? Со слезами молила не хвастаться утиркой. Захарка дознается, пришибет, да и на улицу не станут выпускать.
С утирки и началось. Зимой, на рождественские дни, он побывал дома. Вечером с Володькой Мансуром пошли на улицу. Своя еще не собралась у кузницы; потянули к правлению на звуки гармошки. Не санками, не снежными бабами встречали праздник — чернотропьем, слякотью. А ночь — выколи глаза! Угадывали дворы на ощупь, по плетням. Возле правленческого крыльца напоролся на акацию. Матерясь, зажимая лоб, он вступил в круг.
— Выходи, Захарка…
С хрустящим треском, будто коленкор, распорола плеть воздух. Улицу ветром сдуло. Не двинулся с места один. По смутно белевшей голове понял: девка.
— Руки, хохол, у тебя длинные… Жаль, Захарки нету, он бы нашел им укорот.
Смелые речи удивили. Подошел вплотную. Всматривался в темное пятно, окутанное белым пуховым платком. Не отшатнулась; с усмешкой в голосе посоветовала:
