— Цыц! Подохну, кому млын останется?! Нехай зма-лу приучается к своему добру.
Зараз тоже послал. Тугой на уши, а услыхал грохот по железной крыше.
— Чую шум на млыну… Сбегай глянь. Заберись на самый верх!
Ослушаться батькова наказа Володька не осмелился. Подошел к висячей лестнице, скрипел выскольженным от давности перильцем.
— Глянуть, запер батько двери. Кто со мной?
Увязался Борька.
Ступеньки шаткие. Постояли на кособоком крылечке, вглядываясь сверху в хутор. Темнота покраснела, отступила к Манычу; за Хомутцом, из-за бугра, высунулся месяц. Огоньков не видать — жалеют керосин. Молодые, наворочавшись за день вилами, укладывались; старики вылазили на завалинки, к плетням посумерничать. На том краю, в стороне от плаца, растянули саратовку, донеслись припевки — парубки собирались на улицу. А неподалеку от церкви, за видневшимися тополями хуторского правления, бесновались собаки.
— Похоже, они, — предположил Борька.
— Ага, возле бабки Домны. Накроем.
Послышались голоса. Прочеркнула темноту цигарка. Свисли с перильцёв, силясь угадать курца.
— Минька шорников махры спер у деда… Крепкий, зараза, душу выворачивает…
Володька сбежал — боялся, не достанется. Вырвал у Котьки цигарку; с жадностью, не соблюдая заведенного порядка — по паре затяжек, — глотнул теплый дым. Колом встало в горле. Присел на корточки, слепо тыча окурком: очередной, мол, кто?
Борька честно принял свою долю. Пересчитывая воинство, вглядывался каждому в лицо. Ого! Одиннадцать с ним. Да двое в разведке… Сила! Гляди, еще надбегут… А позавчера было семеро. Повернулся на шум: возле поворотного колеса Володька уже кого-то трясет за грудки:
— Попа-ался чигама-ан… Лазутчик, хлопцы!
Растолкав сгрудившихся, Борька угадал Ефремку. Молча высвободил его пиджачок из цепких Мельниковых рук.
— Да ты погля, кто?!
— Не слепой.
— Силу выведать нашу явился, — подал Котька голос.
Чуя поддержку, Мансур и вовсе разошелся:
— Лазутчик, гад! Форменный лазутчик! Из балки вылез… — Опять вцепился в ворот Ефремки. — Захарка послал, сознавайся?! Зараз кишки выпотрошу… по плетню развешу, на просушку.
Силой отнял Борька напуганного казачонка.
— Самовольства не потерплю.
Пятился Володька, вбирая голову в плечи, — знал его кулак.
— Бугайка шукаю вовсе… — переминался Ефремка, растирая горевшую шею, гундосил — Всю балку исходил. Отец кожу сдерет живьем, коли не пригоню…
Весь край в хуторе знал бешеный нрав Никодима Попова. Не раз соседи вырывали у дюжего казака жену и единственное дитя полуживыми.
