— Клац — сомкнулись невесть во сколько зубных рядов челюсти, где миг назад присутствовали мягкие ткани рискового рыбодобытчика.
— Ам- стиснулись в другой раз с захватом, но лишь провокационно пофыркивающей воздушными пузырьками, без того распоротой амфорообертки. Чуяла селекционная тварь, что ухватила не то, кого заказывали, но отказаться от удовольствия растерзать ненавидимую на протяжении длительной дороги к адресатам амфору не могла. А тут баконьер перешел к дрессировочным действиям:
— Уф, ну и быстра, сволочуга! Чего ты вдруг профессорские бандероли, не вооружившись, вскрывать вздумал?!
— Аккуратней, бережней с посылочкой! Зубики не повреди. Все-то на уме остроги да прочие колющие принадлежности! — В тщете вознамерился конбандист изъять у приятеля гарпунный наконечник. — Если хоть один прокол выйдет, самим достанется за львами гоняться?
— А вот это видал?!
— Хрясь — теперь уже баконьер озвучил наступательные действия, огрев вновь зубы наточившего «бланкаса» по месту, грудой мяса да хрящей означавшего голову.
— Хрясь — добротная лопата выдержала и другой размашистый удар. Бланкас блаженно поморщилась или поморщился — как звать питомца профессор не отписал, а велел только одно: не кормить перед выпуском — и захрустела или захрустел железным совком, вплоть до искривления металла и искристости на зубах. Потом, разгурманившись напропалую, зачавкала-зачавкал зубастос черенком с видом мечтательным, будто не древесину крошит на тысячи зубочисток, а костишки кое-кому из присутствующих перемалывает.
— Кранты, лопата вся вышла, а была в одном экземпляре, и ту под твое честное слово одолжил в кочегарке — смываемся!
— Почему — под мое? — «смываясь» из шлюза и параллельно подавая команду на открытие кессона, зачем-то поинтересовался конбандист.
— Под мое только саперную, червей накопать выдавали, а без совковой куда тут сунешься — ты же сам видел?
— Даже в деле опробовал, но в кочегарке разве поверят…
* * *
Донельзя самоуверенный «Могикан», незыблем, ни на волнах, ни даже на штормовых валах не покачивался, а навис над Мариманской впадиной стотысячетонной тушей, будто изготовился к предосудительному в стародавние, нравственные времена меж неженатыми действу. Четыре-пять баллов волнения для флагманского авианосца — что легкий бриз для сноровистых фрегатов, услужливо шнырявших взад-вперед, вокруг да около. У пристально следившего за флотским маневрированием всего лишь однохвостого адмирала, а некогда, в беспечном прошлом, злорадного старпома, подсидевшего-таки начальство, голова предательски для морского волка — каковым карьерист себя возомнил после получения хвоста на погоны да бразды командования в руки — закружилась, и капитанский бинокль услужливо перенацелился в величественные небеса. Средь бездонной лазури замысловатыми зигзагами, ломтиками, кружочками бдительно нарезали покорно застывшие в испуге облака «коршуны» да «стервятники» — истребители-штурмовики, готовые к уничтожению любой несанкционированной цели, неосторожно заглянувшей в прицел или попавшейся на мушку кровожадным бортовым компьютерам. Мазута с керосином сжигалось столько, что обратись топливо в чистый «голд», то перевесило бы нечистую совесть половины хрената с тремя четвертями хренсменов в придачу. Зарябило в глазах у новоявленного адмирала от выбрасываемых на ветер миллиардиев, посуровел с лица, погрустнел, что не ему подотчетны столь астрономические суммы, — и вообще, приподнятое настроение когда еще было утеряно вместе с беззаботным «старпомством».
