— Подаю сигнал на всплытие. Батисфера должна подняться хотя бы на доступную глубину — максимум двести пятьдесят метров.
— Долго ждать — гребем навстречу, надеюсь, не разминемся. Не бомбометчики, так другая напасть непременно объявится, ведь даже у холуевриканцев случаются внештатные проверки вверенного имущества, а мы, вдобавок, напузырили, как от несварения…
И четверо без пяти минут дипломантов, влекомые балластом резака, скрылись в глубине, на сей раз без обмана таящей неизвестное, стараясь плыть в фарватере воздушных пузырей, что на глазах уменьшались в размерах то ли по причине истощения воздушного баланса, то ли из-за нарастающего давления.
* * *
Пи-пип. Пип-пи-и-и-и — запищал, даже засветился для пущего привлечения внимания датчик-индикатор — неможенник встрепенулся и, дабы не подумали, что задремал на вверенном посту под сладкие грезы о мариманочке, суетно защелкал по пульту пухлыми, но проворными, привычными к пересчету купюрных подношений пальцами. Наконец угадал нужную клавишу, и индикатор не просто погас, но, презрительно пискнув, умолк.
«Знали морские бродяги на кого взвалить полноту ответственности, ну да нам не привыкать стать», — мысленно бодрился пилот перехватчика, пытаясь из путаных показаний аппаратных данных извлечь хоть какую информацию об ожидаемом маршруте груза. Безответные показания, погрязнув в педантичном упрямстве, упорно фиксировали лишь дистанцию до объекта в кабельтовых да брали пеленг с постоянным считыванием луча паралакса. Но каким бы ни являлось действительное расстояние с переводом морских единиц в привычные метры, цифры неумолимо шли на убыль.
— Ничего-ничего, подарочек велено на транзите застукать — не проскользнет — не проскочит, пусть даже не рыпается!
Пенно-гипсовая болванка проскользнуть вовсе не стремилась, но попасть в очередную мишень, в буксир, возведенный соответствующей на скорую руку модернизацией в ранг подводного тральщика-перехватчика, не удалось. Сам Робин Гуд, заступник обездоленных, по целой банде беззастенчивых шерифов-угнетателей промазал бы с расстояния пары тысяч уносящихся в глубину саженей.
Словом, погрузился упакованный в пенно-гипс по уши, но от того не утоливший жажды мести винт мимо буксира, злобно сожалея, что промахнулся, не нашинковал да не раскрошил ротозея, не оказавшего достойной встречи шедевру искусства металлообработки, каковым почитался без малейшей ложной скромности. В мрачном настроении замыслил с концами ввинтиться в темень поглощающей бездны — что бдительно не позволили и пресекли на корню. Заиграли зазнавшимся «шедевром», как исполнительной марионеткой, затормозили низвержение в пучину, потянули вверх, будто тот с винтокрыла соскочил, а не от флотской службы отмазался, «все выше, и выше». Пускай не достиг прежнего положения, но поднялся на вполне приличный уровень, но тут, казалось, призадумался, стоит ли продолжать играть судьбой, ни оставить ли вертлявый образ жизни да ни остепениться? Как не поразмыслить в подобной ситуации, если над тобой раздулись понтонные поплавки, а стропы впиваются, чуть ли ни пилят лопасти, точно излишне преданные домострою супружницы неосмотрительно развернувшегося на полную катушку многоженца. Избавиться от докучливых приставаний имеется лишь один верный выход — окончательно опуститься да залечь на дно. Но не гуляки, на манер винта, а надувшиеся важностью понтоны, убоявшись океанских глубин, вовсе не стремились в зияющую темень, не находя во мраке для положительно плавучего имиджа ничегошеньки привлекательного, потому рванулись, что есть мочи, к утраченному свету. Винт, низведенный на постыдную роль безропотного балласта, перестал болтаться да настаивать на дальнейшем погружении, и поддался-таки на убедительные уговоры пилящих, знай себе, впившихся стервозных строп.
