Это был светловолосый мужчина, около тридцати лет на вид, с тонкими чертами лица и жёсткими серо-русыми усами. Уже более четырех лет Джереми Лартер жил в Бостоне, покинув свою вотчину, Норфолк, после столкновения с кредиторами отца, а ныне готовился к тому, чтобы перевезти жену и дочь из Лондона, где они временно проживали, в Америку.
С периодичностью в несколько минут нижнее веко правого глаза Джереми дергалось, а во время длительных бесед неуловимая и быстротечная судорога сводила всю правую половину его лица, что выдавало в нем неуравновешенного человека, скрывавшегося за маской внешнего спокойствия. Сидя слева от Дженовезе, Лартер курил трубку, наполняя помещение клубами дыма. Джереми, наравне с Корнелио, был среди тех немногочисленных счастливчиков, которым Лукас позволял курить в этом помещении, служившем и его личным кабинетом, и комнатой для совещаний, и капитанским мостиком того хрупкого корабля, которым ныне управлял Дженовезе, лавируя в самых темных потемках полуночной жизни Бостона.
— Раз уж Иеремия желает перейти сразу к сути дела, — Лукас кивнул на Лартера. — Позволь мне продолжить, — в ответ, Мигель лишь продолжал внимательно смотреть в глаза своему собеседнику. — Надеюсь, тебе знакома личность Доменико Гирландайо?
— Вряд ли можно найти еще одного человека с таким же тонким чутьем на таланты. Этот человек находил жемчужины в океане посредственности, и без него мы вряд ли бы были знакомы с талантом Буонаротти и многих других живописцев, скульпторов и архитекторов.
— Да-а, — словно, на мгновение, замечтавшись, произнес Лукас, — тем более, как мы совершенно случайно узнали, ты очень хорошо знаком с работами этого творца… не так ли? Да и к тому же, Микель, мать твоего отца, на которой женился неаполитанец Чезаре Массиньи, происходит из Флоренции — может быть, поэтому ты скупил все номера журналов, посвященных искусству, в которых речь шла о Гирландайо.
— Всё может быть, — стиснув зубы, произнес Массиньи.
— Что тебе известно о римских периодах жизни этого художника?
— Ровным счетом — ничего, — произнес Мигель, наблюдая за выжидающим взглядом собеседника, — Это белые страницы в его жизни.
— Возможно ли, что к началу работы над Сикстинской капеллой Гирландайо, уже состоявшийся зрелый талант, окруженный учениками и вниманием публики, взрастивший новое поколение живописцев, не прибыл в Рим будто бы в новый для него мир, а, собственно, вернулся в хорошо знакомый город после некоторого отсутствия в нем?
