- Митрий, что хошь, со мной делай, люблю Люську, мочи нет! Не отдашьзасохну без неё и помру.
Я ответил, что я бы с удовольствием, но ещё неясно, как на это смотрит закон. Тогда мы с ним покурили, махнули по маленькой за успех нашего безнадёжного дела, и пошли к председателю. Председатель долго глядел на нас, как на двух идиотов, затем смекнул, о чём речь, и ответил, что закон на это смотрит вполне благосклонно.
- Мы всегда стеной стоим и стоять будем за здоровую семью!- закончил он свою речь.
Развод оформили в тот же день. Ещё полдня понадобилось, чтобы перетащить люськины шмотки к Ваське, а ещё через день они поженились. Гулянка вышла славная - люди шумно приветствовали возвращение заблудшего Василия в сильную половину человечества.
- Ты это, того, не обижай её только,- смущаясь, сказал я Ваське.
Дом без Люськи показался чересчур большим и каким-то опустевшим. Долго после этой свадьбы я ловил себя на том, что мне не хватает люськиного присутствия, даже её вечно раздражавшей меня глупой песенки. Нет, я её не любил, просто...привык я к ней, что-ли....
Затем было недоразумение. Одна из девок на выданье, Серафима, забегала ко мне буквально на минутку, чтобы передать гостинчик, посланный мне её добрейшей матушкой. Несколько позднее я был склонен считать, что эта её матушка - натуральная ведьма. Гостинчик был достаточно бесхитростный - два огурца, шмат сала и три десятка куриных яиц. Тут я должен пояснить, что подобные дары подносили мне все без исключения матери невостребованных дев, стремясь завлечь меня в свои сети. Началось это на третий день после моего развода с Люськой - я даже в мыслях не называл её более косой - и продолжалось вот уже пятый месяц. Денег пока не предлагали, но корову как бы невзначай подкинули в июне на рассвете, и экстренно поднятый по этому поводу с постели старшина милиции Коля Пивоваренко пинками прогнал рогатую обратно в Кукуевку. Итак, когда Серафима споткнулась, выходя, об мой порог и растянула ногу, стоял август месяц. Дело было вечером, я только что вернулся с поля, где мы с Васькой потели чуть не с рассвета, и совершенно не был расположен ко всякого рода шуткам и розыгрышам. Сима, однако же, грохнулась вполне серьёзно, плакала она тоже натурально, я намазал её ногу мазью Вишневского, которой запасся ещё зимой в местной аптеке и замотал эластичным бинтом, добытым там же. Полчаса я успокаивал бедную девушку, заговаривал её зубы всякими байками из моей прошлой, московской, жизни, и даже гладил по головке, что и явилось моей роковой ошибкой.. Затем на руках - сама Сима идти не могла - я отнёс её в отчий дом, где меня встретили более, чем приветливо. Сдав пострадавшую на руки отцу, я поспешил раскланяться, сославшись на сильную усталость, что было чистой правдой,и пошёл домой. По пути встретил старшину Колю, возвращавшегося со службы, пригласил его на бутылочку чего-нибудь - запасы погреба ещё оставались весьма внушительными, и вместе с ним вернулся домой. Там мы быстренько изготовили яичницу с салом, порезали огурцы, достали из погреба хороший коньяк, которому исполнилось почти сто лет, и приступили к нехитрой деревенской трапезе. За ужином Коля поведал мне о последних милицейских новостях - в Сутяжске, по оперативным сводкам, орудует банда молодых налётчиков, город трепещет, и ходят слухи, что гнездится эта банда в кирпичной башне, что по другую сторону моего пустыря. Башня нынче заселена полностью, и проверили всех жильцов, всё оказалось чисто, только два выживших из ума старика, некие Кацман и Пейсахович с двадцатого этажа, не постеснялись взять ответственность на себя. Конечно же, им никто не поверил.В ответ я рассказал ему своё приключение с Серафимой.
