Посреди чердака лежат бычки. Я жду, подойдет ли к ним чайка. Сижу неподвижно, не сводя глаз с птицы. Она долго стоит в полутемном углу, неторопливо перебирает клювом свои перья. Затем, как бы крадучись, выходит из угла. У меня даже сердце замирает, когда я смотрю на нее. Какая же она красивая, эта морская чайка! Высокая, на своих длинных, трехпалых желтых ножках с утиными перепонками. У нее большая белая голова, толстая шея, круглые, словно черные бусинки, и к тому же умные, любознательные и очень добрые глаза. Мне кажется, что чайка что-то хочет сказать, только не умеет. И я поневоле сам начинаю с ней разговаривать:
— Глупенькая ты, чаечка! Не бойся, иди ближе. Разве ты не понимаешь, что я твой лучший друг? Друг — понимаешь? Тебя Робинзон из рогатки бах-бах! А я тебя лечу. Пятница хотел тебя живьем своему Тузику отдать, а я тебя спас. Ну что? Кто, по-твоему, лучше — Даня или Робинзон?
Чайка ничего не отвечает, только смотрит на меня пристально. Должно быть, она все-таки понимает, кто из нас лучше. И она меня не боится, только не решается подойти ближе. Она даже вышла на свет, я вижу ее серые глаза, голубоватые крылья, на которых как бы застыли капли морской воды. Кончики крыльев у нее черные, острые. А клюв большой, крепкий, похожий на турецкую саблю, которую я как-то видел в музее. Он совсем желтый, только внизу виднеются красные наросты.
— Чаечка, чаечка, чай… — зову я ее нежно-нежно. — Иди ко мне, я тебе рыбки дам. А потом я тебя научу, кланяться публике, приседать на одно колено, да еще и реверанс делать крылом. Это ничего, что у тебя крыло перебито, оно быстро заживет, я его вылечу. И будем мы тогда с тобой выступать в цирке. Ты понимаешь, чайка? Ты видела когда-нибудь цирк?
Я очень люблю цирк. Когда мы были за границей, я часто ходил в цирк с папой. Приезжали артисты и к нам, в воинскую часть, расположенную в Белоруссии. А как-то, когда из-за границы вернулись, побывал я в московском цирке. Там я Дурова с его зверьками видел. Как интересно! И чего только не вытворяют его звери и птицы! У него даже пеликаны есть. А морской чайки все же нет.
Я смотрел на тех зверьков, а сам думал: вырасту и обязательно дрессировщиком стану. Затем я долго дрессировал нашего кота Дорофеича. Он у нас особенный кот. Огромный, в медвежьей шубе и ленивый-ленивый. Мама говорит, что он сибирский. Но все равно, у меня ничего не получилось, как у дрессировщика. Дорофеич совсем не слушался. Я приказываю ему прыгнуть через палку, а он будто и не слышит. Тогда я сделал из лозы колесо, думал, что Дорофеич сквозь него будет прыгать. А он и на этот раз поленился. Я, рассердившись, взял в библиотеке книжку и начал читать о том, как дрессируют зверей. Оказывается, дедушка Дуров учил, что со всеми зверями надо обращаться ласково. Я уже ласково, не жалея времени, уговаривал Дорофеича, как вот сейчас уговариваю чайку. Но Дорофеич — вот лодырь! — не слушал меня и, закрыв глаза, прикидывался спящим.
