…А что еще надо для нищей свободы? —
Бутылка вина, разговор до утра…
И помнятся шестидесятые годы —
Железной страны золотая пора.
(«Те дни породили неясную смуту…». 1992)
Мои студенческие годы были сверхнасыщенными – учебой, с первого же курса начавшейся научной работой да и личной жизнью: влюбленности, раннее замужество и вскоре последовавший развод. Неудивительно, что чтение «для души» несколько съежилось, но стихи великой четверки – Цветаевой, Пастернака, Ахматовой, Мандельштама – продолжали звучать постоянным аккомпанементом, и отдельные строчки сплетались в причудливые гроздья лейтмотивов. О Цветаевой я уже говорила, несколько слов об остальных.
Долгое время любимцем оставался ранний Пастернак, с его захлебывающейся интонацией, вовлекающей в водоворот единого с природой, космосом, историей жизненного потока, – интонацией юноши, потрясенного собой, своей любовью, своим стремительно расширяющимся внутренним миром. Эмпатия лирического переживания была так сильна, что не отталкивал даже чрезмерный эгоцентризм. А ведь последний вовсе не обязателен для поэта, и непревзойденным примером отношения к своему человеческому и творческому «я» для меня был и остается Пушкин:
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
(«Воспоминание». 1828)
Какая трезвость – и какое гордое достоинство! Помнится, Лев Толстой, цитируя «Воспоминание», менял «печальные» строки на «постыдные». Пушкин так написать не мог – не позволило бы великолепное, никогда не изменявшее ему чувство чести.
Еще в лирике Пастернака подкупала свежесть, сбрызнутая утренней росой новизна художественного мира, смелость заведомо неясного высказывания, безоглядное доверие к читателю.
Что же чаще всего в те годы повторялось, вслух и про себя?
…Метался, стучался во все ворота,
Кругом озирался, смерчом с мостовой…
– Не тот это город, и полночь не та,
И ты заблудился, ее вестовой!
(«Метель. 1». 1914, 1928)
Сколько раз в юности сбиваешься с дороги – в любви, в дружбе, в поисках себя, в поисках истины… «Не тот этот город, и полночь не та».
Ужасный! – Капнет и вслушается:
Все он ли один на свете
Мнет ветку в окне, как кружевце,
Или есть свидетель.
(«Плачущий сад». 1917)
Кому из нас не случалось разговориться с березой, одуванчиком, морской волной, одиноко стоящей сосной? Но такое полное, запредельное одухотворение природы свойственно, конечно, только Пастернаку:
И вот ты входишь в березняк,
