(«Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…». 1916)
Как живется вам с другою, —
Проще ведь? – Удар весла!..
(«Попытка ревности». 1924)
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
(«Две песни. 2». 1920)
Конечно же, «Поэма Горы» и «Поэма Конца»… Еще позже самой исчерпывающей формулой любви для меня окажется:
Ятаган? Огонь?
Поскромнее, – куда как громко!
Боль, знакомая, как глазам – ладонь,
Как губам —
Имя собственного ребенка.
(«Любовь». 1924)
Притягивала тема смерти, которая впервые осознавалась во всей своей неотвратимости:
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверстую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли…
(«Уж сколько их упало в эту бездну…». 1913)
Завораживало ощущение своей «непохожести», знакомое в юности всем:
Вы, идущие мимо меня
К не моим и сомнительным чарам, —
Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни, растраченной даром…
(«Вы, идущие мимо меня…». 1913)
Восхищала невероятная воля к труду, вера в свое призвание:
Так будь же благословен —
Лбом, локтем, узлом колен
Испытанный, – как пила
В грудь въевшийся – край стола!
(«Стол. 1». 1933)
Не преувеличу, если скажу, что после чтения Цветаевой менялся состав крови. Стихи становились воздухом, необходимым для жизни.
С возрастом глубже осознавались строки о России и ее судьбе:
«Россия моя, Россия,
Зачем так ярко горишь?»
(«Лучина». 1931)
…Но если по дороге куст
Встает, особенно – рябина…
(«Тоска по родине! Давно…». 1934)
Поразят цветаевские прозрения:
…И в словаре задумчивые внуки
За словом: долг напишут слово: Дон.
(«Дон». 1918)
А чего стоит крохотное стихотворение 1934 года:
А Бог с вами!
Будьте овцами!
Ходите стадами, стаями
Без меты, без мысли собственной
Вслед Гитлеру или Сталину
Являйте из тел распластанных
Звезду или свасты крюки.
Как она права в том, что только потеря людьми собственной индивидуальности делает возможными ужасы тоталитарных режимов.
Когда у меня будет подрастать собственный сын, я совсем другими глазами перечитаю стихи, посвященные маленькой Але:
Ты будешь невинной, тонкой,
Прелестной – и всем чужой.
Пленительной амазонкой,
Стремительной госпожой…
(«Але. 1». 1914)
И на склоне лет, уже похоронив и мать, и отца, с задавленными слезами вчитываюсь в строфы, названные «Отцам»:
…Поколенье, где краше
Был – кто жарче страдал!
Поколенье! Я – ваша!
Продолженье зеркал.
……………………
До последнего часа
Обращенным к звезде —
Уходящая раса,
Спасибо тебе!
(«Отцам. 2». 1935)
А волшебство цветаевской прозы! «Мать и музыка», «Сказка матери», «Мой Пушкин», «Живое о живом»… И, конечно, «Искусство при свете совести».
