С уважением она относилась и к другим потехам. Статс-секретарь Григорий Васильевич Козицкий, как-то раз докладывая императрице бумаги, был прерван шумом, раздавшимся в соседней комнате, где придворные вздумали играть в волан и своим криком и смехом заглушали слова докладчика.
— Не прикажете ли прекратить шум? — спросил Козицкий Государыню.
— Нет, — отвечала она, — мы судим здесь о делах, а там забавляются, зачем нарушать их удовольствие. Читайте только громче, я буду слышать.
Кто научил её не только изъясняться и хитрить, но и шутить по-русски? Первым педагогом был Григорий Орлов, умевший колобродить с размахом. А довершил образование другой Григорий — Потёмкин с его образной, а иногда и обаятельно вульгарной речью. Их и сблизил, в первую очередь, юмор. Будущий князь Таврический славился даром пародиста. Изображал всех — вплоть до самой императрицы. А его словесные репризы открыли Екатерине гибкость и выразительность русской речи. Она, как оказалось, пригодна не только для приказов и воинственных кличей, но и для юмора.
Ее переписка с Потемкиным — это и постоянно действовавшее политическое совещание, и любовная игра. Но без юмора не обходилось ни одна их записка. Это то изящный, то грубоватый, то аллегорический, то простодушный юмор XVIII века. Их письма можно цитировать бесконечно: «Куда как нам с тобою бы весело было вместе сидеть и разговаривать… Пожалуй, напиши, смеялся ли ты, читав мое письмо, ибо я так и покатилась со смеху, как по написании прочла. Какой вздор намарала, самая горячка с бредом, да пусть поедет; авось либо и ты позабавишься». Обратите внимание: главная эмоция здесь — смех. В нём императрица нуждалась более всего. Наслаждалась, выдумывая своему возлюбленному шутовские клички: «Гяур, Москов, козак яицкий, Пугачев, индейский петух, кот заморский, павлин, фазан золотой, тигр, лев на тростнике». И он, как никто другой, понимал её шутки.
Ироническое, лёгкое отношение к жизни помогло им — натурам неуёмным — надолго сохранить близкие отношения. Они оставались любовниками (а, может, и супругами) всего лишь два — три года. Потом Потёмкина потянуло в Новороссию, а Екатерину — к другим кавалерам. Но он остался вторым человеком в государстве и незаменимым эпистолярным собеседником «матушки». Она по-прежнему нуждалась в его шутках. По-видимому, они тайно венчались, но узы юмора оказались сильнее брачных.
Граф Сегюр — французский посланник, ставший своим человеком при дворе Екатерины — как-то заметил, что «ум Екатерины, обширный в политике, не выдерживал утомительного труда прилаживать рифмы и стихи». Думается, он просто плохо понимал по-русски. А она однажды, будучи в Крыму, написала Потёмкину такое поэтическое послание, что сам Барков не отказался бы от таких виршей:
