— Книги нужны, одежонка нужна, — говорила мать.
Отец подходил к этому вопросу с особым пристрастием:
— Не бойся, жена. На худой конец подтянем пояс потуже.
Я смотрел на его узкую спину, вокруг которой дважды был обернут дедовский ремень, и думал, что туже его стянуть невозможно.
Отец купил мне сатиновую блузу, брюки и из совершенно новой кожи сшил чусты[9]. Все эти вещи лежали пока в сундуке, но я знал, что они мои, и с гордостью рассказывал о них товарищам.
Но самым лучшим подарком был букварь.
Однажды отец сказал мне:
— Пойдем.
И мы отправились с ним в книжный магазин. Отец шел так быстро, что я еле поспевал за ним. Я еще никогда не видел его таким бодрым.
В магазине он долго перебирал буквари. По-моему, все они были одинаковые, все хорошие, но отец почему-то терпеливо и тщательно изучал каждую книгу и, заметив на обложке или на странице букваря небольшой изъян, недовольно кривил лицо.
Наконец выбрал. Из внутреннего кармана пиджака вытащил старый кожаный бумажник и серебряными двугривенными отсчитал рубль.
— Дороговато, да уж ничего, — сказал он продавцу и, протянув мне книгу, добавил: — Бери, сынок…
Вечером я обернул букварь синей бумагой, чтобы не испачкать.
Портфеля у меня не было, поэтому я крепко обвязал свой букварь, две тетради и бумагу для рисования красной резинкой от рогатки.
На мне было все новое, даже шапка — новенькая матросская бескозырка с двумя черными, с золотой каемкой ленточками, развевающимися над новой сатиновой рубахой. Но самыми непривычными и неудобными для меня были длинные чулки, которые начинались в новых чустах и кончались под короткими брюками, обхваченные круглыми резинками. У меня еще никогда не было таких чулок, да и Амо, Погос и другие мальчики их не носили. Летом мы ходили босые, а зимой надевали шерстяные вязаные чулки. А такие чулки из духана[10] носили только девочки. Говоря по правде, эти чулки мать купила для Зарик, но они были ей малы и потому перешли мне.
Каждую минуту мне казалось, что чулки вот-вот сползут вниз. Рука моя то и дело тянулась к круглым резинкам, и всю дорогу меня терзали мысль о предстоящем «экзамене» и чулки.
Отец шел с сияющим лицом. В этот день он особенно тщательно побрился, надел праздничную одежду, шляпу, которую сестра вычистила щеткой необыкновенно старательно, и подпоясался узким ремнем. Отец выпил для бодрости стаканчик водки и сейчас то и дело теребил ус правой рукой. Он молчал, часто оборачивался ко мне, будто затем, чтобы поправить ленточки бескозырки, но на самом деле своей жесткой, шершавой ладонью он поглаживал мне шею, и я понимал, что отец очень волнуется.
