Несмотря на свое высокое положение, Уваров был замешан в ряде скандалов, связанных с приобретением имущества и спекуляциями. Так, во время тяжёлой болезни его родственника по жене Д. Н. Шереметева Уваров приказал начать опечатывать своей личной печатью имущество ещё живого Шереметева, рассчитывая на огромное наследство. Однако Шереметев справился с недугом и выздоровел. По этому поводу А. С. Пушкин написал своё известное стихотворение «На выздоровление Лукулла». В стихотворении есть строки «…И воровать уже забуду / Казённые дрова!» Данные строки имеют реальную историческую подоплё-ку, так как на ранней стадии своей карьеры Уваров спекулировал казёнными дровами, которые выдавались для зимнего отопления помещений университета, Академии наук и квартир служащих по вверенному ему ведомству.
«Что могли сделать несколько молодых студентов? Напрасно они погубили себя!» Все это основательно, и люди, рассуждающие таким образом, должны быть довольны благоразумием русского юношества, следовавшего за нами. После нашей истории, шедшей вслед за сунгуровскои, и до истории Петрашевского прошло спокойно пятнадцать лет, именно те пятнадцать, от которых едва начинает оправляться Россия и от которых сломились два поколения: старое, потерявшееся в буйстве, и молодое, отравленное с детства, которого квёлых представителей мы теперь видим.
После декабристов все попытки основывать общества не удавались действительно; бедность сил, неясность целей указывали на необходимость другой работы – предварительно, внутренней. Все это так.
Но что же это была бы за молодежь, которая могла бы в ожидании теоретических решений спокойно смотреть на то, что делалось вокруг, на сотни поляков, гремевших цепями по владимирской дороге, на крепостное состояние, на солдат, засекаемых на Ходынском поле каким-нибудь генералом Дашкевичем, на студентов-товарищей, пропадавших без вести. В нравственную очистку поколения, в залог будущего они должны были негодовать до безумных опытов, до презрения опасности.
Свирепые наказания мальчиков 16–17 лет служили грозным уроком и своего рода закалом; занесенная над каждым звериная лапа, шедшая от груди, лишенной сердца, вперед отводила розовые надежды на снисхождение к молодости. Шутить либерализмом было опасно, играть в заговоры не могло прийти в голову. За одну дурно скрытую слезу о Польше, за одно смело сказанное слово – годы ссылки, белого солдатского ремня, а иногда и каземат; потому-то и важно, что слова эти говорились и что слезы эти лились. Гибли молодые люди иной раз, но они гибли, не только не мешая работе мысли, разъяснявшей себе сфинксовую задачу русской жизни, но оправдывая ее упования…
